Трон тысячной лжи - Рейчел Хиггинсон
Вместо этого рядом со мной осталась только Катринка, и она была бледна, как привидение, и выглядела так, словно вот-вот лишится своего завтрака.
— Я не просто девушка, — сказала я Тирну. — Я Аллисанд. Моё место на троне.
Его смех был предметом ночных кошмаров. Его голова откинулась назад, и он хлопнул ладонью по столу, как будто я действительно развлекла его.
— Так говорила моя сестра. Она думала, что выход замуж за высокомерного, жаждущего власти дьявола решит её дилемму. Но посмотри, чем это закончилось. Она убила себя и всю свою семью, — его глаза были дикими от безумия, расфокусированными и блестящими. И где-то совсем в другом месте. Выражение его лица снова стало страдальческим, когда он, казалось, мысленно прошел через ужасное испытание. — Кроме того, не кровь делает тебя другом трона или короны. Это совсем не ты. Корона решает, кто достоин. И я могу сказать тебе прямо сейчас, что она не выберет девушку из той же семьи, которую только что убила.
Неужели он действительно хотел это сказать? Неужели он действительно верил, что Корона Девяти была тем, что убило мою семью?
Нет, нет, я в это не верила. Конечно, это не могло одновременно убить мою семью и заманить меня обратно в Элизию. Или он говорил метафорами? О власти, жадности и естественном конце стольких неконтролируемых правителей?
Из всего, чего я ожидала от этой поездки в Блэкторн, это не прибавление вопросов к моему и без того невозможному списку без ответов. Но это всё, что мне, казалось, удалось раскопать. Один вопрос привел к сотне других. Один ответ на запертую дверь и ещё больше путаницы и слишком много загадок, у которых, казалось, не было решений.
Раванна поспешила обратно в комнату, её пышные черные юбки шуршали при движении. В кои-то веки она не была украшена никакими перьями. И почему-то так она казалась более доступной. Не совсем добрее, но… менее суровой.
Тирн сразу же заметил её и снова заплакал, больше в стиле его обезумевшего плача, чем яростных рыданий. Она обняла его, как только оказалась рядом. И это было самое нежное, что я когда-либо у неё видела.
— Ну, ну, брат, нет никакой причины для всех этих слёз. Ты король, помнишь? Самый могущественный из них всех. Тебе не следует плакать. Ты должен править.
Катринка схватила меня за руку, и мы вместе отступили на шаг, обе физически пораженные подтверждающим ударом слов Раванны. Брат. Что означало, что Болотная ведьма была права. Раванна Пресидия была нашей тётей.
У меня снова перехватило дыхание и закружилась голова. Несмотря на то, что я подозревала эту истину, я не могла с ней примириться. Вся моя жизнь казалась мне ложью. Моя мать казалась лгуньей. И все, кто был между тем и настоящим — сообщники. Как мы могли не знать?
Почему нам никто не сказал?
Вопросы, безудержно проносившиеся в моей голове, теперь обрели остроту. Теперь они были не просто загадками. Нечто большее, чем неопределенность. Они были тропинкой, ведущей в неизвестность. Неоспоримая судьба, в которой моя собственная может оказаться не такой светлой и счастливой, как я когда-то надеялась.
В конце концов, Тирн был прав. Корона Девяти разорвала бы меня на части. И это началось еще до того, как она стала моей.
— Никто меня не слушает, — причитал он. — Меня никто никогда не слушает! Я сказал Гвинни не делать этого. Я сказал ей, чтобы она не выходила из дома. Она не слушала. А теперь смотрите! А теперь посмотрите, что произошло.
Катринка крепче сжала мою руку при упоминании о нашей матери. Было ли правдой хоть что-нибудь из того, что он говорил? Или всё это было просто бредом сумасшедшего?
— Она всегда была упрямой, брат. Ты это знаешь, — её взгляд встретился с моим, затем с Катринкой, как будто она извинялась перед нами за всё это. Выражение её лица, казалось, говорило о том, что она собиралась нам сказать. И что она никогда не хотела, чтобы мы узнали об этом таким образом. Она выглядела такой же измученной, как и Тирн. — Она любила тебя, но не послушалась тебя.
Он заплакал еще сильнее.
— И теперь ты тоже не хочешь меня слушать. Ты нужна мне, сестра. Заставь боль прекратиться. Пусть она уйдет!
Она поцеловала его в макушку.
— Конечно, дорогой. Конечно, я так и сделаю.
Кем была эта внезапно проявившая сострадание женщина? Беспокоясь о Тирне, она сбросила свой холодный, отстраненный вид. И за этой ледяной стеной была внимательная, скромная сестра, которая, казалось, искренне любила своего брата. Достав из кармана пузырек, она протянула его ему.
— Это заставит боль прекратиться. Выпей это до дна, брат.
Его глаза снова прояснились всего на мгновение. И он уставился на маленькую стеклянную бутылочку с чем-то вроде стойкости в своём жестком взгляде. Покачав головой, он отвернулся от неё.
— Нет, спасибо, — с огромным усилием он, казалось, взял себя в руки, сел прямее и придал чертам своего лица сходство с кем-то, кого я узнала. Тем не менее, его голос дрожал, когда он сказал. — Я понимаю, что вел себя глупо. Давление короны иногда… ну, иногда это действует на меня.
Раванна терпеливо шикнула на него, как мать, заботящаяся о больном ребёнке, которому не понравился вкус лекарства, которое должно было помочь ему выздороветь.
— Ну-ну, брат, пожалуйста, не будь таким трудным. Позволь мне помочь тебе.
Взгляд Тирна снова встретился с моим, и я был удивлена, обнаружив, что он по-прежнему ясен.
— Ты должна помочь мне…
Она поднесла горлышко бутылки к его губам и наклонила. Он сопротивлялся лишь мгновение, прежде чем принять искрящееся содержимое фляжки. Он почти сразу успокоился. Его плечи расправились, а голова снова поднялась. Но его глаза… Его глаза были еще более потерянными.
Моё сердце сжалось от боли за него, но я не могла сказать почему. Миссис Байт появилась снова, подойдя к нему, чтобы помочь подняться на ноги.
— Он будет немного неуверен в себе, — объяснила Раванна. — Катринка, дорогая, не могла бы ты помочь миссис Байт отвести твоего дядю в его комнату, чтобы он мог прилечь?
— О, эм, конечно, — Катринка вскочила на ноги, чтобы поддержать его с другой стороны. Но выражение её лица говорило о том, что она была так же
