Игорь Мерцалов - Схаас

Бен уснул сразу, Гарри еще посидел у костра, глядя на клочок звездного неба в просвете листвы, а когда Джон стал укладываться, подошел к нему и спросил:

— Сэр Джон, дозволено ли мне узнать кое-что… о будущем?

— Ты про Бенджамина?

Гарри кивнул. Молодой граф пожал плечами:

— Что тебе сказать? Я не знаю, какие легенды про меня успели сложиться, но я наверняка не такой, как описан в них. Мне неизвестно, что с нами произойдет. Я только знаю, что я должен сделать, — и пытаюсь выполнить свой долг.

— Ваш ответ радует меня, сэр, — вздохнул Гарри, кажется, с облегчением. — Слова, достойные мужа, всегда тронут сердце воина. Это и хорошо, что вы не знаете всего. Зачем воину будущее? Когда все знаешь наперед, нечего и говорить про честный бой. Неизвестность очищает сердце…

— Ты прямо поэт, — улыбнулся Джон.

— Что вы, сэр, просто всякого повидал на своем веку, вот и думаю… А поэт из меня какой? Так, иногда сочиню что-нибудь, но разве это по-настоящему, как при дворе? Бен правильно говорит: баловство…

— И все-таки ты сочиняешь?

— Ну немного…

Лицо у Гарри было смущенным, словно он раскрывал какой-то страшный секрет, если не главную тайну своей жизни. Но что-то подсказывало Джону, что его спутник действительно сознается в «поэтическом грехе» не без удовольствия и вполне осознанно: отчасти из-за того, что Бен (явно бывший на правах друга жестоким критиком) спит, но в большей степени потому, что появилась возможность познакомить со своими творениями человека особенного, вызывавшего мистическое уважение. Внешне скромничая, гигант с затаенным дыханием ждал, пожелает ли герой предсказания выслушать хоть что-то из его опусов.

Впрочем, смущение его было, видимо, искренним, потому что настоящего доверия к Джону у него пока что не было и быть не могло. Кто знает, чего ожидать от этих гостей из будущего, которые в настоящем никому ничем не обязаны?

Помогла Изабелла, слышавшая весь их разговор. Заинтересовавшись, она тотчас села поближе:

— Спой нам что-нибудь!

К девушке Гарри с самого начала проникся отеческой любовью, отказать ей в чем-то он бы просто не смог. Взглянув для порядка на Джона и не увидев в его лице запрета, он набрал полную грудь воздуха, будто намеревался акустической атакой поразить всех древесных троллей на пятнадцать миль в округе, — и неожиданно негромко, с поспешностью абитуриента театрального училища, но старательно и с чувством стал выводить на грани шепота:

Лев золотой шагает по лесу,

Древними рунами щит изукрашен,

Меч изъят из кургана предка,

Водами Ланса омыт серебряными,

Копье его — ветка деревьев Эмайн.

Львиное сердце горит отвагою,

Львиное сердце молчаньем оковано,

Львиное сердце — чистое, светлое —

Мудрость келий превзошло в походах,

Лев коронован мудростью жизни…

У Гарри был хороший слух, ибо мотив он подобрал действительно удачный, сглаживающий неровности стиха. К сожалению, уже следующая пара куплетов показала, что автор сих строк скромничал не напрасно — он решительно не знал, что ему делать с мудрым золотым Львом и его отважным сердцем, кроме как бесконечно восхвалять. Джон, неплохой знаток старинной литературы, заподозрил, что Гарри не знает даже, кто именно такой этот Лев.

Гарри и сам это чувствовал, прекратил пение и сказал:

— Ну это из давнишнего. А вот была у меня песня про короля Артура, может, она получше будет, послушайте…

Он прозаически поскреб за ухом, припоминая начало, и запел уже в другом тоне, проще и яснее:

Зреют в небе хмуром тучи,

Все мрачнее лес дремучий.

Едет лесом, мрачен, хмур,

Сам Артур, король могучий.

Вот среди угрюмой чащи

Появляется, блестящий

Чудным заревом огней,

Замок Фей, у вод стоящий.

Наш король дивится встрече:

Несмотря на поздний вечер,

Все встречают пришлеца

У крыльца. Повсюду свечи

И фонарики витые,

Плиты на полу цветные,

Свет дробится в витражах,

На стенах — гербы литые…

И так далее. Суть этой незамысловатой, местами нелепой, но красивой и в каждой строке вдохновенной песни сводилась к тому, что король Артур никак не мог решиться, идти ли ему войной на коварных пиктов, обладавших могущественной магией. Царица Фей спросила: «А если бы ты был один-одинешенек, пошел бы?» Артур, не задумываясь, дал положительный ответ. И тогда Фея сказала: «Иди, и пусть с тобой пойдут только те, кто сам не захочет оставлять тебя одного». Артур послушался совета и в итоге оказался предводителем, наверное, самой маленькой армии в истории Британии, но зато и самой храброй. Коварные пикты не устояли перед ее натиском, отступили к побережью и были сброшены в бурные волны моря мечами королевского отряда; магия их рассеялась, черное колдовство навсегда исчезло с английских земель, народ зажил спокойно и счастливо; король Артур вернулся к фэйри, чтобы поблагодарить Царицу за мудрый совет, однако вместо замка нашел только осевший холм. На холме сидел одинокий эльф и коротал время, играя на флейте. Завидев Артура, он поднялся на ноги со словами: «Не расстраивайся, что не поблагодарил Царицу сейчас словом, придет время — отблагодаришь делом». После чего исчез в высокой траве.

В общем, «пустячок» получился длинный и с явным намеком на продолжение. Изабелла сразу это поняла.

— А что было дальше? — благоговейным шепотом спросила она, потянув Гарри за рукав.

Джон поймал себя на том, что испытывает нечто вроде ревности.

— Ну дальше я пока не написал… Но, наверное, скоро смогу спеть, — заулыбался Гарри, искоса поглядывая на Джона.

— Прекрасно, — сказал тот. — Я сомневаюсь, что твои вирши могли бы попасть на страницы хрестоматий по литературе Средневековья, но, честно сказать, мне очень понравилось.

Во взоре Гарри появилось спокойное удовольствие старика который сидит перед своим домом в тени дерева, посаженного им в годы буйной молодости, и, потягивая эль, любуется правнуками.

— У вас так не поют? — прозорливо спросил он.

— Нет.

— А как?

— Спой нам что-нибудь из ваших песен, Джон, — тут же загорелась Изабелла.

— Да я и петь-то толком не умею, — попытался отмахнуться Рэдхэнд.

— Быть не может! — твердо заявила Изабелла.

— Не могу в это поверить, сэр, — поддержал ее Гарри.

Джону ничего не оставалось, как только вздохнуть. Похоже, над ним довлели средневековые представления о совершенстве: если уж человек хорош, то он хорош во всем. Мир староанглийских аборигенов предельно прост в своем четком разделении на прекрасное и отвратительное, на добро и зло. Квазимодо здесь уже не место, как не место вообще никакой половинчатости добродетелей и дарований.