Марина Дяченко - Преемник

Покончив со списком, он всерьёз принялся за секретные донесения — и сразу же вспотел, сгорбился, сдавил в кулаке медальон.

Имя декана Луаяна. Многократно повторяемое имя вольнослушателя Солля; в те далёкие годы по меньшей мере двое студентов служили шпионами Ордена Лаш. Орден интересовался деканом — точнее, некой «золотой вещью», хранящейся у него в кабинете. Орден хотел во что бы то ни стало завладеть «вещью», и для этого найден был вольнослушатель Солль, юноша, приближённый к семье декана — и в то же время находящийся в плену непреодолимого страха… То было время, когда действовало заклятье.

Луар вытащил медальон из-под рубашки. Ржавчины стало больше; Луар закрыл глаза и прижался щекой к золотой пластинке.

Что они знали? Зачем им нужен был Амулет Прорицателя — им, уже тогда решившимся устроить «окончание времён» и призвавшим для этого Чёрный Мор?

Луар вздрогнул. Там, в подвале, его отец пытал его мать, чтобы получить медальон. Неизвестно, что было бы, если бы Тория Солль не выдержала пытки и отдала Амулет Фагирре. Но она не отдала.

Мама… Ему захотелось вскочить, опрокинув стул, бежать к ней, плакать у ног, бормотать — «я знаю», ждать чего-то — прощения? Будто на нём, сыне, вина того — палача?

Усилием воли он подавил свой порыв. Она не отдала медальон Фагирре — но «золотая вещь» всё равно попала к нему, пусть и в следующем поколении. Бороться с судьбой бессмысленно — нужно вовремя понять, чего хочет судьба, и пособить ей…

Луар тщетно попытался соскоблить ногтем новое пятнышко ржавчины на золотой пластинке. Вздохнул. Спрятал медальон за пазуху, собрал листки с именами бывших служителей, оделся и вышел из дому. Хозяйке он сообщил, что идёт на вечеринку с друзьями, и добрая женщина от души порадовалась за своего юного жильца.

— Нет, — удивлённо сказала молодая женщина. — Такое имя… Где-то слышала… Но здесь нет таких никого.

За её юбку прятался застенчивый малыш с лукавыми чёрными глазами. Лохматый пёс у ворот не рычал, а только скалился — однако цепь натянулась, как струна.

Женщина вдруг помрачнела — вспомнила, очевидно, кто таков этот Фагирра, о котором так вот запросто спрашивает незнакомый парень. Сухо кивнула Луару и пошла в дом, уводя за руку упирающегося малыша.

— Не поминал бы, — хмуро посоветовал мужчина, точивший брусом узкую лопату. — Не поминал бы вслух, беду накличешь…

— Да тут они жили! — круглая, как сито, старуха выбралась из погреба, потирая поясницу. — Там… — она неопределённо махнула рукой куда-то за забор. — Ты, — это мужчине, — мал был… Соседи все от Мора и померли… И эти померли — мамаша ихняя, одна замужняя дочка с детями и одна незамужняя, и парнишка молоденький был, совсем сопляк… В один день и померли, а этот, в плаще, потом пришёл и сам закопал…

— Да что вы мелете, — неприязненно отозвался мужчина. — Он же, — кивнул на Луара, — про Фагирру спрашивает… По-вашему, кто в плаще, так и Фагирра сразу? А может, священное привидение Лаш?

— Спасибо, — сказал Луар, повернулся и ушёл, чувствуя затылком напряжённые взгляды.

Проходя через площадь у городских ворот, он вспомнил, как совсем недавно нашёл здесь три повозки, составленные рядом, и в одной из них была Танталь… И как он подал ей руку, а она обрушилась на него, как мёрзлый водопад, и как потом, в гостинице «Медные врата», этот водопад обернулся пламенем…

Безумный старик в плаще служителя Лаш сидел под горбатым мостом, неподвижно глядя в цвёлую воду канала. Не веря в удачу и не слушаясь разума, а просто повинуясь неясному интуитивному побуждению, Луар остановился рядом и тихо позвал:

— Служитель Каара…

Он не был готов к тому, что произошло потом.

Старик дёрнулся, по телу его пробежала судорога; медленно-медленно, по волоску, он обернулся к струсившему Луару — и заплывшие глаза его расширились, как от боли:

— Ты… Наконец…

Луар попятился. «Предан до безумия»… Какое точное определение. До безумия.

— Ты… — прохрипел старик, и на лбу его Луару померещился шрам след давнего удара камнем. — Ты… Вернулся…

Луар испугался уже по-настоящему — только чудо и немыслимое усилие воли удержали его от позорного бегства.

— Фагирра, — проплакал старик. — Не все… Лишь немногие… Скоро… Уже… Доверши.

— Да, — сказал Луар, чувствуя, как по спине продирает будто ледяная лапа. — Я… скоро-скоро.

— Клянусь! — старик вскинул руку. — Он… без памяти, ты прав… Он недостоин… Достоин не каждый… Каара достоин… Ты прав, Фагирра, ты снова прав… Доверши же!

— Что? — прошептал Луар почти против воли.

Старик вдруг улыбнулся — и улыбка его была ужасна, такая немощная, такая искренняя и в то же время льстивая, обнажившая беззубые пятнистые десны:

— Ты задумал… правильно, Фар. Не все… Но Каара достоин, да?

— Да! — выкрикнул Луар, повернулся и кинулся бежать.

В тот вечер он долго стоял перед зеркалом, с двух сторон освещая своё лицо двумя длинными свечами.

Он хотел увидеть в нём то, что увидел старик. Он хотел знать, как выглядит Фагирра.

Старая нянька, чьим заботам вверена была маленькая Алана, много дней подряд не находила себе места.

Загородный дом Соллей, большой и удобный, пустовал без слуг; из обитателей в нём остались только сама госпожа Тория да девочка с нянькой. Хозяйство приходило в упадок; нянька сбивалась с ног, стараясь всюду поспеть, готовила и убирала, кормила лошадей, чистила стойла — и одновременно пыталась приглядеть за воспитанницей, которая с каждым днём всё больше отбивалась от рук.

Уютный мирок Аланы развалился окончательно. Она потеряла отца и брата, а теперь потеряла ещё и дом — потому что привычный быт её ухоженного детства отличался от нынешнего, как морской берег от малярийного болота. Она сделалась мрачной и капризной, угрюмой, как зверёныш, и всё чаще отвечала на нянькины заботы откровенной грубостью — добрая женщина не решалась её наказать, потому что в последние дни Алана потеряла и мать тоже.

Госпожа Тория Солль заперлась в своей комнате и не желала никого видеть. Нянька часами простаивала под дверью, умоляя госпожу съесть хоть яблоко, хоть ломтик мяса, — само упоминание о пище вызывало у Тории отвращение. Она не объявляла голодовки — она просто не могла есть, только жадно пила приносимую нянькой воду. Увидев её сквозь дверную щель, старая женщина долго потом маялась и плакала — Тория постарела лет на двадцать, кожа её плотно облегала кости, и на исхудавшем, белом до синевы лице лихорадочно блестели воспалённые, нездоровые глаза.