Рэй Карсон - Книга шипов и огня

Я быстро осматриваюсь, не зная, сколько времени в моем распоряжении. Это может быть моим единственным шансом сбежать, но я должна соображать быстро. Я решаю бежать, но между мной и холмами слишком много Инвьернов. Лучше будет дождаться возвращения анимага. Убить его. Возможно, следует взять его Божественный камень и нести его перед собой, как оружие, когда я покину палатку. Конечно, я не знаю, как им пользоваться, но это может купить мне время. А может, нет. В конце концов, я умру со знанием того, что избавила мир от одного из колдунов Инвьернов. Лучник Хицедар убил одного. И Дамиан, прадед Умберто. Теперь моя очередь.

Я чувствую себя глупо, потянувшись за спрятанным в ботинке ножом, и еще глупее, когда чувствую мочу, впитавшуюся в брюки. Я решаю не думать об этом.

Я не знаю, смогу ли я заставить себя снова ударить кого-нибудь ножом. Убивать ножом — это невероятное по интимности действие, близость, которую я не могу вынести. Кроме того, как заметили мои захватчики, я не воин.

Поэтому, чтобы достичь успеха, я должна поразить анимага неожиданно. Я прячу нож за пояс, теперь его рукоять упирается мне в спину. С тем же успехом я могу порезаться сама, просто резко повернувшись — между лезвием ножа и моей плотью нет ничего, кроме тонкой ткани моей одежды. Но больше я не знаю, где его спрятать, чтобы можно было быстро достать.

Я осматриваю палатку в поисках того, что могло бы мне помочь. Желтеющий спальник из толстой шерсти лежит около одной стены. В целом, тут пусто, если не считать светящегося камня-алтаря, деревянной полки с бурдюком и нескольких растений, чахлых от недостатка света. Я рассматриваю растения. Их бархатная поверхность, коричневатые сухие ягоды напоминают мне о чем-то. Я подхожу ближе к алтарю, у подножия которого они бледнеют. Алтарь оказывается натуральным булыжником, вокруг которого устроено святилище. И растения мне знакомы, совершенно точно. Совсем не того цвета из-за отсутствия солнца и воздуха, но это бесспорно сон-трава.

Время уходит. Я срываю несколько ягод, пугаясь их сухости и той легкости, с которой они отделяются от стеблей. Я вздрагиваю от тихого хлопка открывающейся пробки бурдюка с вином. Я кидаю несколько ягод внутрь, несколько мгновений думаю, сомневаясь. Остаток я растираю ногтем, чтобы освободить мякоть, и засыпаю в бурдюк.

Я слышу шаги и секунду тупо смотрю на дверь палатки. Он должен найти меня в той же позе, в какой оставил. Где я стояла? Мои руки были по бокам или слегка впереди? Я прыгаю на прежнее место, встаю лицом к алтарю. Нет, немного направо, жар свечей был сильнее. Палатка открывается, когда я слегка поворачиваюсь влево. Лезвие спрятанного ножа касается моей спины, и возникший сквозняк касается моего лица и колышет огоньки свечей, словно большая невидимая рука.

Анимаг входит, покашливая.

— Какая ты послушная! Совсем не двигалась. Даже чтобы опять намочить себя.

Он несет две деревянные чаши, и несмотря на все трудности, мой рот наполняется слюной от сытного запаха оленины с чесноком и базиликом.

— Ты поймешь, что я добрый человек. Видишь, я принес тебе кое-что поесть!

Он ставит чашу передо мной, сам садится напротив, скрестив ноги.

— Сядь.

Я не шевелюсь, глядя на него.

— Сядь, сядь, — повторяет он, щелкая пальцами, потом похлопывает землю перед собой.

Я повинуюсь, медленно, в ожидании удобного момента.

Он подносит кусок мяса ко рту. Зубами отрывает кусочек, так что тягучее мясо свисает с его толстых губ. Он мотает головой из стороны в сторону, мясо бьется о его щеки, потом он дергает подбородком и заглатывает его. Разжевывать он не стал.

Я смотрю на свою плошку, как-то утратив аппетит.

— Ешь! — приказывает он, указывая на плошку.

Я медлю. Вдруг он меня отравит?

— Ешь, ешь, ешь!

Я сую палец в соус и подношу к губам. Нерешительно пробую, потом слизываю целиком.

— Теперь, когда мы едим… — Он забрасывает в рот еще один кусок целиком и проглатывает, не жуя. — Теперь ты расскажешь мне о своих спутниках, которые оставили пещеру прежде, чем мы нашли вас.

Я смотрю на него с раскрытым ртом, стараясь выглядеть, как имбецил.

— Я перефразирую, — говорит он на плебее. — Расскажи мне о своих спутниках.

Мое горло сдавливает ужас.

Он улыбается.

— Мне неприятно говорить на твоем языке, он как грязь у меня во рту. Тем не менее, ты расскажешь мне то, что я хочу знать. И быстро, я не хочу мараться варварскими словами.

Сердце у меня в груди глухо ударяет. Как просто было изображать непонимание. Теперь я должна с величайшей осторожностью выбирать слова.

— Что ты собираешься со мной сделать? — спрашиваю я, не пытаясь унять дрожь в голосе. Я должна отвлекать его, пока он не выпьет достаточно вина. Или пока не приблизится настолько, что я смогу ранить его.

— Я собираюсь ужинать с тобой, пока ты рассказываешь мне о своих компаньонах. Если ты не станешь говорить, я скормлю земле каплю твоей крови и с помощью магии развяжу тебе язык. А после — тебе решать.

— Мне? Решать?

— Жить тебе или умирать.

Будет цена и возможность выбора. Я не знаю, что это, но это не имеет значения. Если я смогу убить его, это будет неважно.

— Я хочу жить, — говорю я, пытаясь выглядеть более напуганной, чем есть. Внезапно я понимаю, что больше не мерзну, хотя уже давно прервала свою бесконечную молитву о тепле. Может, это потому, что ближайшее будущее будет моим актом Служения? А может, это присутствие чужого Божественного камня.

Ах, Божественный камень. Возможно, у меня больше не будет шанса разобраться.

— Эта штука на твоей шее, — говорю я, показывая жестом. — Мои люди боятся ее.

— Ешь, ешь!

Я опускаю палец в плошку, пока он отклоняется назад, его ярко-голубые глаза сверкают презрением.

— Этой вещи стоит бояться. Она и подобные у моих братьев приведут вашу землю в наши руки. Такова воля Господа.

В ту же секунду я чуть не ударяю его. Что этому человеку может быть известно о воле Господа? Он же сумасшедший, он почти не человек с этими его глазами и хищным аппетитом. Мои руки трясутся от ярости, хотя я не знаю точно, на что она направлена. Виа-Реформа держали меня в неведении по Божьей воле. Отец Никандро рассказал мне о моем наследии по той же причине. Косме и Умберто похитили меня, чтобы разузнать о его воле. А теперь даже мой враг считает себя в курсе мыслей Бога.

Алентин заверял меня, что каждый сомневается. Но пока я получаюсь единственная, у кого нет ни единого предположения насчет того, что Бог хочет от меня. Я его Носитель, и я не понимаю ровным счетом ничего.