Евгений Велтистов - Ноктюрн пустоты

– Ну, чего шумишь! - проворчал мой космический друг. - Я тоже готов послать кого угодно к чертям собачьим! Не собираюсь пылесосить станцию. Давай работать над программой! Что ты думаешь там показать?

Мы монтировали с Алленом кадры, пока он не ушел из зоны слышимости.

Вот и все… Надо сосредоточиться… побыть одному. Осталось немного до объявленного срока… Я сел в кресло, чтобы взвесить про себя очень важные для людей слова.

Дверь отворилась, вошел седовласый человек лет семидесяти, одетый в строгий вечерний костюм, человек, каждый жест которого свидетельствовал, что он знаменит.

– Привет, Райт! - сказал я ведущему вечерней программы "Сегодня вечером".

– Джон, что ты выдумал? - спросил Райт. - Неужели ты веришь во всю эту галиматью?

– Верю, Джимми, потому что имею факты, - ответил я, и он посмотрел на меня тяжелым, свинцовым взглядом, махнул рукой, повернулся:

– Ладно, там поговорим!

Через несколько десятков минут начнется программа "Сегодня вечером", там и поговорим. Как обычно - в программе Райта.

Джимми Райт известен всей Америке: каждый вечер в течение часа она изучает его манеру держаться перед камерой и не может придраться к сорочке, галстуку, костюму, словам, жестам, остротам, даже возрасту, - все в нем самое-самое американское. Райт стремительно входил в небольшую студию, уставленную редакторскими столами, когда включены все камеры, и начинал говорить с самого порога. Точнее, с этой секунды, ровно в восемнадцать ноль-ноль, включались камеры студии вечерних новостей. Почти никто в редакции не видел до тех пор Райта, не знал, как он провел утро и день, какой фразой начнет обращение к миллионам телезрителей; помощники Райта не ведали о нем почти ничего, а сто процентов зрителей Фи-Би-Си считали его другом своего дома. От восемнадцати до девятнадцати ежедневно, кроме воскресенья.

Я уже вышел из монтажной, собираясь провести в коридоре пять последних минут перед эфиром, когда меня срочно позвали к видеофону.

Сенатор Уилли смотрел с экрана, и я ничуть не удивился этому вызову.

– Добрый вечер, дружище! - прогудел он, тыча толстой сигарой мне в лицо. - С нетерпением жду передачу… С удовольствием смотрю ваши репортажи… Но только, Бари… - он погрозил сигарой, - прошу без лишних обобщений.

– Вы хотите, сенатор, прокомментировать мое выступление? - резко спросил я. - Или выступление моего друга с космической станции "Феникс"?

Сенатор ухмыльнулся.

– Имейте в виду, Бари, передача из космоса не состоится. Или вы оба послушаетесь доброго совета, или - проиграете!

– Вот что, Уилли! - Я приблизился почти вплотную к экрану, забыв, что имею дело с телевизионным призраком. - Я здесь, в двух шагах от студии… Что ты можешь сделать со мной, дорогой ты мой друг?

И повернулся спиной, направился в студию.

– Остановись, Бари! - хрипел сзади динамик. - Подумай серьезно… Это последнее предупреждение!

Я резко обернулся.

– Я подумал, сенатор. Хочу спросить…

– Да?

– Уилли! Зачем ты убил мою жену Марию? Отвечай!

Экран погас. Уилли отключился.

На одном из контрольных мониторов был уже виден Аллен: он сидел в кресле под пальмой в своей космической дали. Изображение чуть размытое, прыгающее, но к началу трансляции с "Феникса" картинка будет нормальной.

– Ты слышал, Аллен? - спросил я в передатчик.

Он вскинул голову, понимая, что я его вижу, пристально вглядывался в глазок своей камеры.

– Слышал, Джонни, все слышал. - Он говорил спокойно. - Я получил такое же зловещее предупреждение от Пентагона. Они одна шайка, свиные рыла, пострашнее чем у Босха…

– Что будем делать? - спросил я.

– Начинать! - Аллен озорно улыбнулся. - Наша возьмет!

– Ты молодчина, Аллеи! Встретимся в студии!

Глава двадцать пятая

Райт начал, как всегда, суховато, в сдержанной манере перечислять главные события дня. Он обычно не давал оценок, предпочитая, чтобы несложной умственной деятельностью занимались сами зрители, но его точно рассчитанные жесты, прищур глаз, чуть меняющаяся интонация голоса убеждали, что вечерние новости Фи-Би-Си - самые оперативные, самые объективные, самые что ни на есть американские. Группа Райта энергично трудилась здесь же в студии, позади камеры. Звенели телефоны, стучали машинки, бежала лента телетайпа. Самые важные новости тот или иной редактор передавал Райту, и он с ходу оценивал их и включал в обзор.

Я не вслушивался в перечень событий - на контрольных экранах мелькали кадры хроники, заставки, бегущие буквы, и над всем этим парил Джимми Райт, то надвигаясь на зрителя своими резкими чертами лица, то отскакивая в тесную рамочку в углу кадра. Я следил краем глаза за одним экраном, на котором неподвижно застыл Аллен; космический канал связи был закуплен телекомпанией, и через некоторое время мой друг появится на миллионах земных экранов.

Кончилась минута новостей. Камера повернулась в мою сторону. За полукруглым столом меня отделяло от Джимми буквально три шага, однако он встал, подошел ко мне, протянул руку:

– Я хочу представить старого приятеля Бари. Привет, Джон! - Мы обменялись рукопожатием. - Бари не надо особо рекомендовать, так как "Телекатастрофу" смотрят все. - Он сел рядом, устроился поудобнее в кресле, будто один из миллионов телезрителей, спросил просто, по-домашнему: - Чем, Джон, вы нас сегодня припугнете?

– Мировой катастрофой, - ответил я сдержанно.

– Что ж, - Райт едва заметно, чисто по-райтовски улыбнулся, вяло махнул рукой, - валяйте, Бари!

Я почувствовал, как за стенами небольшой студии оживились, хмыкнули, стали звать жен к экранам миллионы американцев. Это мне сейчас и надо.

Пошли телекадры обычной уличной толчеи, которую я снял сегодня: толстяка в лифте, ползущего через горку чемоданов; растерянного человека, искавшего повсюду улетевшую тещу; кадры трагических последствий "Камиллы", снятые уже не мною: разрушенные города со вспоротыми плитами тротуаров, вырванными с фундаментами домами, сплющенными машинами - в Доминиканской Республике, затопленные поля - в Панаме, поиски погибших и пропавших без вести - на островах Гваделупа и Мартиника… Всем этим людям, пояснил я, уготовано одно общее будущее: те, кто сейчас беспечно ходит по улице, завтра могут стать новыми жертвами. Соединенные Штаты Америки, именно США, изобрели самое грозное оружие - климатическую войну - и применяют его на практике. Простейший пример - "Камилла", та самая, которая в течение часа была направлена в другую от Америки сторону…

– Вы сами, Бари, наблюдали этот эксперимент и познакомили нас с энергичным адмиралом Гросом, - вмешался Райт. - Вы изменили точку зрения?