Аня Сокол - На неведомых тропинках. Шаг в пустоту

Кирилл не контролирует их, это не самолет с радиоуправлением и постоянным обменом данных, не компьютер с удаленным доступом. Это магия. Седой может и не знать, что его предали, главное, что знаешь ты. Этого достаточно, чтобы пришла боль, а за ней и смерть. И остановить это по силам только Хозяину.

Эта магия похожа на воздействие психарей. Все завязано на собственное мироощущение, принципы, совесть и ее отсутствие. Сидящая в тебе часть Седого знает то, что знаешь ты. Если ты вопреки собственным поступкам не считаешь себя предателем, эта часть будет думать так же.

Сергей Гранин отомстил, по сути, предал северные пределы. Но не хозяина. И поэтому то, что сидело в нем, молчало. В нашей тили-мили-тряндии патриотизм не в чести, каждый будет защищать свой дом, и ни один — северные пределы. Нет границ, нет единой территории, нет ощущения родины, национального духа и всего того, о чем любят кричать экзальтированные политики с экранов телевизора в человеческом мире. Никому нет дела до остальных. Поэтому и магия здесь такая, направленная на личность, а не на общество, каким бы оно ни было.

Хочешь сговориться с южанами о поставке товара в обход пошлин стежки — пожалуйста, пока свои же не поймают и наизнанку не вывернут. Хочешь нагадить соседнему селу и провести караван с товарами через свое — вперед и с песней. Можно красть, врать, обманывать, гадить, насколько хватит фантазии. За что-то тебе отомстят, за что-то накажут, если поймают, конечно, но это не предательство. Измена — это неверность Хозяину, для каждого он здесь царь, бог и истина в последней инстанции. Пока ты понимаешь это, не помышляешь о неповиновении и молчишь об этом, часть чужой демонической души будет спать, ты не ощутишь ее присутствия. Кирилл не афиширует силу рода, разглашение информации приравнивается в северных пределах к предательству. Каждый получил невидимый поводок, на котором, в случае чего, может и удавиться.

Уйти можно в одном случае: если Хозяин сам отпустит тебя. Как он отпустил Тимура. Или сделал вид, что отпустил. Больше таких случаев даже самая старая нечисть не припомнит. Наш демон сидит в каждом из нас, и, пока мы думаем, что верны, мы живем. Если нет — убиваем себя сами.

Я не помню никакого ритуала с шаманскими плясками, бубном и торжественным внедрением частицы Седого в свое тело. Кроме одного, и тот происходил за закрытыми дверями спальни. Так что вопрос о моем поводке оставался открытым. О неповиновении я размышляла часто, и той части, что могла сидеть внутри меня, на сон времени не оставалось.

Я поднималась на четвертый этаж, вертя в руках обычную пластиковую пуговицу от куртки визирга. Просьбе я не вняла, присвоив чужую собственность.

Сверху послышался шорох. Я задрала голову. Два силуэта замерли друг напротив друга между вторым и третьим этажами. Они слышали меня, но не шелохнулись, застыв в угрожающем молчании. Первая, эфемерная в черном плаще, зависла в нескольких сантиметрах от ступеньки. Вторая — чуть выше, в обычных джинсах и свитере ручной вязки. Вестник и бес. Ближний круг Седого. Любви друг к другу они не испытывали.

— Привет, птичка, — капюшон не повернулся, — я освобожусь через минуту.

— Иди в… — Фантазия отказала, и придумать достойный адрес я не смогла.

— Я был везде.

— Заметно, — сказал Александр. — Ольга, ты не знаешь, как убить проклятого? Не тело, которое он занимает, а его самого?

— Тела ты убиваешь хорошо. — Фигура качнулась. — Помнишь, птичка, я оставил вас поболтать с черноглазым тяжелым костюмчиком?

Я нахмурилась, упоминание о Владе было неприятным, проклятый тогда уходил, оставив нас запертыми в комнате, и до сего момента мне было наплевать, куда и зачем. Такое чувство, что ответ сделает меня соучастницей бестелесного, объединит в неком вопросе или поступке.

— Не хмурься, птичка. Знаю, было невежливо, но я должен был развлечь наших гостей. Признайся, — он чуть приподнялся, чтобы быть на одном уровне с вестником, — ты до последнего не знал, как изменился твой босс. Люди так удивляются, когда начинаешь душить их руками друга. — Бес смаковал каждое слово.

— Мой «друг», — Александр выделил последнее слово, — был тварью и до этого. Но бросаться на собственного охранника на глазах доброй сотни гостей — это перебор даже для него. — Он сунул руки в карманы и усмехнулся. — С другой стороны, я наконец-то свернул шею этому уроду.

— Не хочешь сказать спасибо? — весело предложил проклятый.

— Нет.

— Орихор! Александр! — резкий окрик сверху.

Мужчины тут же склонили головы. Этому голосу повинуются все.

На площадке третьего этажа стоял Кирилл.

— Разошлись, — Седой посмотрел на вестника, — у тебя есть работа. — Мужчина кивнул и стал спускаться вниз по лестнице. — Орихор, тебя я не хочу видеть в цитадели. Понадобишься, вызову. — Плащ дернул капюшоном и последовал за вестником. Кирилл взмахнул рукой. — Подойди.

Я ничем не отличалась от его слуг. Он звал — я шла, время детских выходок и откровенных демаршей давно прошло. Я поднялась и встала напротив него. Седой успел переодеться и принять душ. Кончики светлых волос потемнели от влаги, от его кожи пахло лимоном и мятой. Я очень хорошо помнила этот запах, он всегда предпочитал его другим.

Чувства — это загадка, никогда не знаешь, что бросит тебя в вихрь эмоций, какая деталь вернет в прошлое: жест, взгляд, звук или запах. Я подошла ближе, вдохнула, положила руку на грудь, встала на цыпочки и поцеловала его, как делала это сотню раз. Простой мягкий поцелуй женщины, которая скучает.

— Простите. — Голос прозвучал нарочито громко.

— Чего тебе? — Кирилл повернулся к поднимающейся по лестнице Тамарии.

— Мама хочет с вами поговорить.

— Что заставляет тебя думать, что я побегу по первому требованию?

— Ничего, — она остановилась, — она хотела бы обсудить ваши условия мира хотя бы гипотетически. Если я не вовремя, прошу простить.

— Иди, — скомандовал он, — передай, я скоро спущусь.

— И Ольга тоже.

— Нет, — отрезал он и, не давая ей возразить, продолжил: — Это не обсуждается. Возвращайся к матери, а если вас что-то не устраивает, выметайтесь из цитадели и торгуйтесь в другом месте.

Тамария развернулась, побледневшая кожа да излишняя резкость, с которой она двигалась, выдавали эмоции, но она молча пошла обратно, шаги ее мягких туфелек были практически бесшумны.

Теплая рука коснулась подбородка, разворачивая лицо и заставляя смотреть прямо в прозрачные глаза. Я забыла о существовании всех прекрасных и ужасных демонов этого мира. И как тогда на холодной земле Заячьего холма, его пальцы скользнули по скуле к мочке уха. Я прерывисто вздохнула. Глаза Кирилла вмиг потемнели до глубокого серого цвета талой весенней воды, а кожу обожгло холодом. Металл сережек замерз мгновенно. И это оказалось очень больно. Первое, почти неосознанное желание схватиться за уши Кирилл пресек, перехватив руки.