Под шепчущей дверью - Ти Джей Клун
Уоллес побледнел:
– Я…
– Руководитель сказал, что так оно и было. Сказал, это к лучшему. Смерть – это регламентированный процесс, и все, что нарушает его, может причинить вред.
– Нэнси не знает об этом, да?
– Не знает, – прошептал Хьюго. – Она осталась в неведении. Она жила в гостинице и каждый день приходила сюда и говорила все меньше и меньше. Думаю, часть ее понимала: что-то изменилось. Если она и чувствовала что-то, касающееся Ли, то это чувство исчезло с ее уходом. Уход ее дочери был окончательным, а Нэнси была не готова к этому. Она убедила себя, что смерть Ли – обман. Что она по-прежнему здесь. И она в определенном смысле была права – до тех пор, пока стала не права. И свет в ее глазах – точно такой, какой я видел в глазах Ли, – начал гаснуть.
– Она осталась здесь, – сказал Уоллес, хотя сам не понимал, что это может означать. Женщина, которую он видел, казалось, была тем же, что и он: призраком.
– Да, – согласился Хьюго. – Она уезжала на несколько месяцев, и я думал, дело тем и закончилось и она начала выздоравливать. Руководитель привел Мэй, и я сказал себе, что все к лучшему. Я был занят изучением моего нового Жнеца, желал удостовериться, что Мэй не похожа на своего предшественника. Я далеко не сразу начал доверять ей. Мэй скажет вам, что поначалу я вел себя с ней как дурак, и это, по всей видимости, правда. Мне стало трудно с доверием относиться к ней подобным.
– Но вы преодолели это.
Хьюго пожал плечами:
– Мэй заслужила это. Она не похожа на других. Понимает важность того, что мы делаем. И кроме всего прочего, она добрая. Не уверен, что могу внятно объяснить, как это важно. Жизнь – нелегкая штука. Каждый божий день мы окружены смертью. И ты либо научишься жить с этим, либо позволишь смерти разрушить тебя. Мой первый Жнец не понимал этого. И за его непонимание расплачивались люди, невинные люди, не заслужившие того, что с ними произошло. – Он посмотрел на свои руки тусклыми в темноте глазами. – Нэнси вернулась. Она сняла в городе квартиру и почти каждый день приходит сюда. Она ни с кем не разговаривает. Всегда садится за один и тот же столик. Она ждет, как мне кажется.
– Чего?
– Чего-нибудь. Чего-нибудь, что даст ей знать, что любимые нами никогда, на самом-то деле, не уходят. Она потеряна, и все, что я могу для нее сделать, так это оказаться с ней рядом, когда она снова обретет голос. Я должен ей это. Я никогда не стану подгонять ее. Не стану подталкивать, к чему она не готова. Как я могу? Я уже один раз подвел ее. И не хочу, чтобы это повторилось.
– Это же не вы. Вы не…
– Я, – выпалил Хьюго с такой яростью, что Уоллес едва не отшатнулся от него. – Я мог сделать больше. Я должен был сделать больше.
– Как? – спросил Уоллес. – Что еще вы могли сделать? – И прежде чем Хьюго ответил, продолжил: – Вы не принуждали Ли войти в дверь. Вы не были виновником ее смерти. Вы были с ней, когда она особенно нуждалась в этом, а теперь делаете то же самое для ее матери. Что еще вы можете ей дать, Хьюго?
Хьюго облокотился на перила. Он открыл было рот, но не произнес ни звука.
Уоллес, не подумав, потянулся к нему, желая подбодрить.
Его рука прошла сквозь плечо Хьюго.
Уоллес отпрянул от него, его лицо перекосилось.
– На самом-то деле меня здесь нет, – прошептал он.
– Вы здесь, Уоллес.
Было произнесено всего три слова, но Уоллес никогда еще не слышал чего-то столь важного для себя.
– Правда?
– Да.
– Что это означает?
– Этого я не могу вам сказать. Хотя мне очень хотелось бы. Я могу лишь указать путь, лежащий перед вами, и помочь принять ваши собственные решения.
– А что если я решу неправильно?
– Тогда мы начнем сначала. И будем надеяться на лучшее.
Уоллес фыркнул:
– И это опять вопрос веры.
Хьюго рассмеялся:
– Да, это так. Вы странный человек, Уоллес Прайс.
Проблеск воспоминания. О том, как он сам назвал странной Мэй.
– Это, наверное, самые добрые слова, когда-либо сказанные в мой адрес.
– Да? Я запомню это. – Улыбка Хьюго померкла: – Мне придется тяжело. Когда вы уйдете.
Уоллес сглотнул:
– Почему?
– Потому что вы мой друг, – сказал Хьюго так, будто это было чем-то очевидным. Никто никогда прежде не говорил такого Уоллесу, и эти слова потрясли его. Здесь, в конце всего, он нашел друга. – Вы…
Он вспомнил, что говорил ему Нельсон:
– Я вписался.
– Да, – ответил Хьюго. – Вы вписались. Я не ожидал этого.
И Уоллес ответил:
– Вы должны были не ожидать этого.
Хьюго снова рассмеялся, и они стояли бок о бок и смотрели, как раскачиваются из стороны в сторону чайные кусты.
* * *
В доме было тихо.
Уоллес сидел на полу.
Он смотрел на гаснущие угли в камине, голова Аполлона лежала на его коленях. Он, погруженный в свои мысли, рассеянно потрепал пса за уши.
Он не знал, что заговорит, пока не сделал этого.
– Я так и не состарился.
– Да, – отозвался из своего кресла Нельсон. – Полагаю, так оно и есть. И если хочешь, могу сказать, что невелика потеря, что боль и страдания ужасны и что я никому их не пожелаю, но это будет ложью.
– Мне бы это не понравилось.
– Я так и думал. – Нельсон постучал тростью по плечу Уоллеса. – А тебе хотелось бы состариться?
Трудный вопрос.
– Тому мне, каким я был, нет.
– А каким ты был?
– Плохим, – пробормотал Уоллес. – Он посмотрел на свои лежащие на коленях руки. – Я был жестоким и эгоистичным. И думал исключительно о себе. Полное дерьмо.
– Что?
– Да это все, – ответил Уоллес, борясь с раздражением. – То, что я понимаю теперь, каким был, но никак не могу изменить этого.
– А что бы ты сделал, если бы мог?
Это и было сутью проблемы. Вопрос, любой ответ на который доказывает, что он потерпел поражение в каждом аспекте своей жизни. И чего ради? В конце-то концов, что он имел? Роскошные костюмы и поражающий воображение кабинет? Людей, незамедлительно выполнявших его требования? Прыгайте, говорил он им, и они прыгали. И не из-за преданности ему, а из страха расправы в случае непослушания.
Они боялись его. И он использовал этот страх против них, потому что это было проще, чем обратить его на себя и осветить самые темные углы своей
