Кукольная королева (СИ) - Сафонова Евгения

— Знаешь, — молвил дэй мягко, — верить ведь можно и не в богов.

Подобное изречение из уст служителя Пресветлой помогло Таше на миг забыть о плаче.

— А во что? — вместо очередного всхлипа вырвалось у неё.

— В добро. В чудеса. В свет. В хорошее… и в это ты веришь — даже сейчас. Я знаю. Я чувствую.

Она почти затихла.

— Плачь. Плачь за всё, с чем не можешь смириться, за всех, кого потеряла, за всех, с кем рассталась. Плачь… а потом улыбнись. И вспомни, что всё обязательно будет хорошо.

Когда она подняла глаза, посмотрев в его лицо, губы её ещё дрожали.

— Арон…

— Да?

— Спасибо.

— За что?

— За то, что ты есть. Что встретился мне. Что пошёл со мной. — Таша вновь уткнулась лбом в его плечо. — Без тебя… я бы пропала, попалась убийцам, кэнам, «хозяину» этому… а я боялась, что ты не такой, каким кажешься, и это после всего, что ты для меня… а о том, чем тебе ради меня жертвовать приходится…

Ткань фортэньи впитала можжевеловый дым, но она различала и другой запах. Арон пах ладаном, церковным воском, вереском, шалфеем и немножко — лавандой.

Спокойно. Медово. Чуточку горько.

— Ты подумаешь, наверное, что я с ума сошла… всякий подумает, я сама так думаю, но… я тебя очень люблю.

Таша судорожно вдохнула, скрывая всхлип: прекрасно осознавая, как глупо то, что она сказала.

Чувствуя, как застывают в растерянности руки, касающиеся её спины.

— Правда. Несколько дней знаю, а люблю — будто вечность. — Она обречённо зажмурилась. — Я ненормальная, да?

Какое-то время она слушала его молчание.

— Нет, — наконец ответил дэй; и Таша не увидела, но услышала, как он улыбнулся. — И я тебя полюбил. Без тебя не пропал бы… но с тобой жизнь стала куда веселее.

Она не то хихикнула, не то всхлипнула в последний раз. Не зная, почему ей вдруг стало легко-легко — от этих его слов или от всех предыдущих, — но чувствуя, что слёзы кончились.

Арон тихо коснулся губами её макушки. Осторожно, не разжимая рук, встал. Поставил её на ноги, и лишь тогда — мягко отстранил:

— Легче?

Таша, кивнув, тыльной стороной ладони вытерла влажные щёки. Отвернувшись, широким шагом переступила через Джеми.

Сопевшего так усиленно, что сомнений в его бодрствовании не оставалось.

Всё слышал… ну и ладно.

Пусть слышит.

***

Откладывая зеркальце, он улыбался.

— Давно я вас таким не видел, хозяин, — заметил Альдрем.

— Я давно этим не занимался.

— Даже когда занимались, таким редко бывали.

— Это — особый случай.

Подливая в фужер блеснувший янтарём напиток, слуга молчал.

Но молчание его звучало чрезвычайно выразительно.

— Ты чем-то озадачен, Альдрем.

— Это признание… довольно неожиданно.

— А по мне так очень даже ожидаемо. — Он взял бокал в руку. — Брось, Альдрем. Это её «очень люблю»… такое детское, невинное, чистое. «Люблю» девочки, которая не отличает дочернюю любовь от другой. Она ведь не знала отеческой любви, а ей отца хотелось. Она любила того, кого считала отцом, но тот ей родительской взаимностью не отвечал. А он — ответил. Чужой по крови человек, чудесным образом заменивший ей желанного папу… во всяком случае, она так думает.

— А его «люблю»?

— Полюбил, Альдрем. Акценты — это очень важно. И его «полюбил» — принятие её правил и её пути. И отрезание прочих.

Альдрем помолчал.

— Она и правда ещё ребёнок, — сказал он потом: печаль в голосе была почти незаметна. — Раньше вы с такими юными не связывались.

— Насчёт этого можешь не волноваться. Она повзрослеет. Гораздо быстрее, чем сама того хочет, — он рассеянно водил пальцем по краю бокала. — Я ей в этом помогу.

В камине обыденно потрескивало пламя. Огонь — это так… символично. В конце концов, эти игры всегда были на грани. Несмотря ни на что, он играл с огнём, ведь игры без риска не бывает.

Во всяком случае, в игре без риска нет никакого интереса.

— Всё же она очень милая девочка, — задумчиво изрёк Альдрем.

— У меня хороший вкус. — Он листал страницы своей памяти. — Она хочет помочь всем вокруг, даже когда сама отчаянно нуждается в помощи. Она видит мир прекрасным и удивительным, в лужах замечая не грязь, а отражённые облака. Она считает жизнь сказкой с обязательным счастливым концом, и даже в чумазом конюшонке углядит обладателя красивых глаз.

Шестая. Она шестая… сакраментальное число.

Шестая и последняя.

Это тоже очень символично.

— Самое поразительное, что это срабатывает. Окружающие видят, что о них думают хорошо, и им становится неловко от осознания того факта, что о них могут подумать иначе. Они стараются не разочаровать её ожиданий… но я искренне надеюсь, что многочисленные достоинства моей девочки не дадут тебе повода меня осуждать.

Он даже головы не повернул. По-прежнему смотрел в огонь, обводя пальцем хрустальный край.

Но с уст слуги сорвался короткий, едва слышный, почти судорожный вздох.

— Я всегда на вашей стороне. Вы же знаете.

— Мой верный Альдрем… знаю. Но напомнить порой нелишне.

Да. Эта игра определённо была не такой, как остальные. Остальные получались слишком… лёгкими. Впрочем, и правила везде были разными, и ставки — соответственно; в этот раз правила были действительно сложны, но и на кону стояло всё.

Лебединая песнь обязана быть лучшей. Последнее творение мастера должно остаться в веках.

Пусть этой игре и не суждено быть воспетой в песнях.

Во всяком случае, всей правде о ней.

— Может, по такому поводу я даже изменю своим предпочтениям, — произнёс он вслух. — Наконец.

— Предпочтениям, хозяин?

Он поднял бокал на уровень глаз. Взглянул на пламя, плещущееся в жидком янтаре, вязнувшее в россыпи жемчужных нитей крошечных пузырьков.