Ольга-чаровница и змиев сын (СИ) - Кузнецова Светлана Алексеевна
— Впрочем, верно мыслишь, — проронил Кощей. — Жаль, не в том русле. Не мог я допустить, чтобы Ольга и дальше жила в Яви. Видел в том опасность великую. Задумал я свести дочь с матерью на своей земле, чтобы вмешаться мог, коли сговорятся. Вот и сделал все, чтобы у чаровницы было чем от тебя отбиться. Думал, она дальше в Навь пойдет, но она лишь тебя пленила. После, ждал, что ты ее в Навь уволочешь, а она сбежит: сама или с моей помощью. Снова по-иному получилось. Да и у вас все вдруг меж собой сладилось.
— И тогда ты выдумал инеистых подговорить.
— А вот здесь зря ты напраслину на меня возводишь, Горан. Порождения Грезы мне подвластны, да не мне служат. Неужто неведомо тебе, кто под именем Грезы скрывается?
— Моревна?
— Хозяйка зимы, снегов да вьюг… — прошептал Кощей. — Я уж собрался оставить вас в покое, Горан. Клянусь, я о лучшем и мечтать не смел, чтобы жили вы вместе долго и счастливо. Да только родная кровь — не водица. Решила Моревна сама поглядеть, что из крови и плоти ее да людской выросло. Но сама не решилась мои владения топтать, захотела к себе Ольгу вызвать.
— Снежен знал?
— Стала бы она другого инеистого змия подговаривать, коли сумела б уговорить их старшего? — спросил Кощей, но, столкнувшись с непониманием, молвил: — Нет. Но он взвалил на себя бремя клятвы того, кого убил.
Впрочем, не столько это уже Горана беспокоило. Известия о том, кто такова его чаровница на самом деле, оглушили его. Одно дело за простой человечкой гоняться, пусть и способной в чаровстве. Совсем иное — за ровней… или даже той, кто более высокого рода.
— Не о том думаешь, — укорил Кощей.
— А о чем, по-твоему, мне еще размышлять?
— Не простую девку выкрал, да? — проговорил Кощей невесело. — Случается. Как думаешь, сговорятся?
Горан покачал головой.
— Не ведаю, Кощей. Ольга, сколько ни прожила в тереме, о матушке не выясняла. Но тебя ведь не это тревожит?
— Я и с одной красой-девицей сладить не могу, куда уж с обеими? — пожаловался Кощей. — Лишь на то и уповаю, что Моревна воли человеческой не ценит, а Ольга твоя именно волю свою бережет более всего на свете. Моревна рассчитывала через Ольгу, плоть от плоти людской, в Явь войти. Полностью ее себе подчинить, а со временем самой в теле ее поселиться, — продолжал Кощей тихо, заставляя каждое слово ловить.
Горан посмотрел на Ольгу, но уже немного иначе, оценивающе. Не родилось еще женщины краше Моревны, искуснее в чаровстве и неистовой в гордыне. Так отчего же он не замечал раньше осанки царственной, стана стройного, мглы в волосах и глаз синих аж оторопь берет?
— Останься Ольга в лесу, пожалуй, вырастила бы Моревна вторую себя, но Ольгу люди воспитали. Хороши они, плохи ли неважно, главное, второй Моревной не стала.
— Кощей, ты меня аль себя успокаиваешь?
Тот лишь рукой махнул.
— Ольга не станет поступать, как навязывают, уж в том поклясться могу, — заверил Горан. — Я не неволил ее. Снежен же — выкрал. А Моревна…
— Для начала ей необходимо понять, что она зачарована, а это непросто, — прошептал Кощей. — Мастера мороков веками учатся создавать грезы, неотличимые от реальности, и ловить в них души.
Горан передернул плечами. В свое время Ольга посадила его в посох, но не стала морочить, а ведь вполне могла кинуть, например, в безбрежный штормовой океан или бескрайние снега, где никогда не всходит солнце.
— Я смогу совсем чуть-чуть подсказать ей, — сказал Кощей. — Ты же расторгнешь договор и простишь долг пленения. — Пауза. — Отпусти ее уже, Горан. Она заслужила.
Горан вздохнул, вновь переводя взгляд на Ольгу.
— Тем поможешь ей выбор свершить.
— Согласен. Прощаю. Отпускаю, — проговорил Горан быстро, боясь осознать, что же творит, и передумать.
Глава 20. Ольга
Как же Ольга ненавидела беспомощность! А еще сильнее — когда ее жизнью распоряжались.
Сначала она хотела молчать и не обращать на слова похитителя никакого внимания, но позже, успокоившись, решила этого не делать: Снежен мог проговориться касательно своих намерений, а это уже немало.
Самое неприятное, по ощущениям прошли сутки, а Ольга так и не разобрала, находилась ли в мороке. Она, разумеется, не ждала того, что будет легко, но и себя ценила больше. Понять же следовало: от того, где ее держали, зависело очень многое, если не все.
— Коли распознаешь чужой морок, станешь над ним хозяйкой и все свое могущество возвратишь.
Ольга вздрогнула.
У двери висело большое зеркало. Вот только сейчас оно не отражало ни комнатушки, ни Ольги самой. Стоявшая в нем женщина казалась похожа с ней, как две капли воды, но точно не являлась отражением. Никогда Ольга не замечала за собой столь пугающей красы. От той сердце в груди сжималось, а кровь стыла в жилах.
— Мама?..
Слово само вырвалось, да и сомнений теперь не было, пусть во сне и в детстве запомнила ту Ольга немного иной. А еще, если и имелись у нее сомнения, то теперь их не стало: ясно же, кто напротив стоит.
Моревна голову чуть склонила, смоляную бровь выгнула. Губы улыбка растянула: некровожадная, нерадостная, недобрая, никакая. Ей показалось, что следует улыбнуться, и она улыбнулась, ни малейших чувств не испытывая. И от этого мороз пробрал Ольгу до костей.
— Забоялась, Оленька? — произнесла Моревна ласково.
«С чего бы вдруг мне бояться тебя?» — могла бы спросить Ольга в ответ, но тогда их разговор по известному руслу пошел бы: гостья продолжила бы человеком прикидываться, являясь совершенно иной и чуждой сущностью. Ольга же хотела узнать другое.
— Зачем ты пришла?
— Хороша же встреча у матери с дочерью, — посетовала Моревна. Впрочем, на этот раз она улыбнулась иначе: довольно. Пожалуй, разочаровалась бы, если Ольга принялась причитать и слезами умываться. Впрочем, Ольга так и так не стала бы: чай, не девка деревенская. — Хотя… ты, видать, не одну лишь красу, но и ум мой взяла, поняла, чем наша встреча могла обернуться, если бы на шею мне кинулась.
— И чем обернется, — проговорила Ольга.
— Брось, — Моревна рукой махнула, словно мошку отгоняя. — Ты в Нави теперь живешь, а мне по царству Кощея блуждать резона никакого, да и невозможно тело чужое заполучить, коли душа закрыта. А у тебя она не просто от меня таится, заперта на семь замков. Оттого и не искала. Потому и дорожку в сны свои перекрыла.
Ольга удивленно моргнула. Она уж не помнила, почему прекратились ее чудесные сны, в которых постигала премудрость чары плести и наводить всякие мороки, глаза людям отводить, с соседями разговаривать, пусть народ русский все чаще нечистью их кликать принимался. Помнится, перышко рарогово Ольга именно на прощание получила: утром под подушкой нашла.
— Ужель забыла, как не позволила в мысли свои заглянуть? — в свой черед удивилась Моревна.
«Случалось ли такое, не происходило ли?» — Ольге было не вспомнить. Да и неважным сейчас сделалось.
— И что же теперь? — спросила она.
— Славой о тебе Навь полнится, Оленька, — проговорила Моревна, — да только не к тому ты силы прикладываешь.
— Это уж я сама решу, к чему их прикладывать, — дерзко ответила Ольга, благо поняла, что только так и следует. Ужимки и вежливости у нее самой костью в горле стояли, а ведь она средь людей росла. Каково же стало бы Моревне всяческую словесную чушь выслушивать? Нет, с ней говорить прямо следовало.
К тому ж подумалось Ольге, что и учила ее Моревна отнюдь не из материнской любви и заботы. Рассчитывала через нее в Явь проникнуть, в тело вселиться, душу либо вытеснив, либо загнав столь далеко, чтобы шевельнуться не смела. В доверие втиралась, а еще скорее, опасалась, что коли не обучит всему необходимому, сама чары плести не сумеет.
— Решишь, конечно, — сказала Моревна елейным голосом, журчащим на все лады ручьев звонких и хрустальным перезвоном синих колокольчиков, что близ ключей подземных произрастают. — А если со мной уйдешь, то тем паче всегда решать сама станешь. Будешь мне первейшей помощницей.
