Татьяна Мудрая - Доброй смерти всем вам…

Мы практически неотличимы от вас. Хорошо, но без вызова одеты — нет, ни в коем случае не в классический английский костюм. Он числится в разряде «пилотной моды», типа «новое — это хорошо подзабытое старьё».

Длинные, до колена, «жюсты» (переделанное «жюстокор») у мужчин, выдержанные в нейтральных тонах: охряных, багряно-дымчатых, маренго, — и перехваченные по талии несколько более густым по тону шарфом. Жилет почти такой же длины и поддетый под него свитер из тончайшей пряжи. Всё шерстяное или из чесучи. Овцы не возражают, чтобы их стригли, а бесплодные коконы шелкопряда — чтобы разматывали.

У женщин — длинные платья, батистовые, кисейные или из знаменитой косской «паутинки», подпоясанные под грудью почти таким же шарфом, как у противоположного пола, или скрученным в жгут кашемировым платком. Поверх платья накидывается «редди» — узкий редингот, достигающий бёдер, подколенок или щиколотки. В зависимости от случая или сезона.

Обувь экологичных фирм и рациональных форм. Элашёлковые перчатки или нечто не менее изящное, если нельзя обойтись вообще без этого. Например, наруч, соединённый цепочкой с тонкими кольцами — по одному на каждый из пяти пальцев — слева, плечевой браслет и широкий перстень с гранатовым кабошоном (алый пироп, зелёный демантоид) справа. Последнее время в наш обиход вошли опалы с их молочной, туманной и искристой игрой. Резкие переливы в чистой воде огранённых камней мы не любим по-прежнему. Также серебро для нас предпочтительней платины, платина — золота. Последнее время мы увлекаемся так называемой «амстердамской модой» — украшениями из литого чугуна в стиле испанского владычества в Нижних Землях. Тонкостью работы они соперничают с благородными металлами — новейшие технологии позволяют и не такое.

Болезни нам не присущи: температура тела стабильная, пожатие руки крепкое, по пульсу можно сверять секундомер. Как, впрочем, и прежде.

Мы любим экстремальные виды спорта — или лучше сказать транспорта? Верховая езда, эргоболиды, скоростные гелиокоптёры на солнечных батареях.

Наши Большие Дома располагаются поблизости от мегаполисов, ибо, как гласит пословица, самое тёмное место — под светильником. Экология здесь вполне удовлетворительная, хоть и «не на все стопицот», что в устах Синдри означает «более или менее пригодная для детей, куда уж денешься».

Наше число, как и прежде, прямо пропорционально человеческому, хотя пропорция несколько изменилась. Примерно один к двадцати тысячам, что соответствует нынешнему уровню окончательных самоволок — из добровольно-принудительных лагерей или, допустим, с линии фронта.

Вас двадцать пять миллионов — нас две с половиной тысячи. Вас семь миллиардов — нас семьсот тысяч. Вас двенадцать миллиардов — нас уже миллиона полтора, если не два. Древний Народ во всём генетическом разнообразии. Столовая ложка соли в океане пресной воды. Если соль сделается негодна, кто сделает её вновь солёною?

Новое поколение диргов подросло и вовсю мечтает о подвигах. Арнлейв — Наследница Орла и Дьярви — Смелый, Сигюн — Любящая Побеждать и Берси — Медвежонок, Ульфхильд — Сражающаяся Волчица и Хьёрт — Олень. Но самые-самые и всеобщие любимцы — Гейрлауг, Невеста Копья, рождённая Регинлейв, и Фрейгейр — Копьё Фрейи, старший сын нашей Искорки. Оба, в отличие от прочих почек и бутонов, — от семени Спящего в Древе и из чрева прекрасных матерей. Обоих мы мечтаем сочетать браком — их наследственность так богата и многообразна, что удвоение никак ей не повредит. А вот усилить ценнейшие признаки стоило бы. В конце концов, не поженим — так вырастим дитя в пробирке. Или суперкювезе.

Если вы заметили, девочкам мы даём гораздо более звучные Истинные Имена, чем мальчикам. Это веяние вовсе не феминизма, но мира на земле.

Ибо последнее время мы редко встаём между человеком и его жестокостью. Куда чаще — поддерживаем его бунт против вездесущей махины, которая грозит поглотить волю и стремление к свободе. Нет, не так пафосно: к творческой самостоятельности известного рода, предельным критерием которой является право самому выбрать наиглавнейшее. Веру, любовь, жизнь — и смерть. Время, место и форму.

Не избегнешь и доли кровавой,Что тебе предназначила твердь.Не молчи. Несравненное право —Самому выбирать свою смерть.

Да, я слегка неточен в каждой строке и упорствую в этом. Дело вовсе не в слабой памяти: никогда не был тому подвержен. Стихи великого поэта — магия, и не хотелось бы пускать её в ход до срока.

Продолжу.

Чем более государство авторитарно, чем более оно склонно к контролю своих подданных, тем больше оно ограничивает самоубийство, которое по сути есть бунт и побег.

Вы задумывались, отчего самоубийства так многочисленны во времена общественного и религиозного порицания? Что это за пружина, сдавить которую означает запустить обратный ход?

То, что мы более всего ценим в наших младших братьях. Умение противостоять. Умно ли, глупо — не так важно. Заёмный ум куда более скуден, чем своё личное неразумие. Ибо неразумны все и всегда — разница в степени.

Так обстоит с людьми.

Однако наша смерть — нечто особенное. Лишний способ показать, что нас нет. Что мы вовсе не написаны огромными буквами на карте мира. Своего рода мимикрия и обман, которые становятся всё более важными для нас по мере совершенствования наших смертных симбионтов.

К тому же иного способа, чем волевое усилие, для нас не придумано. Из самой глубокой ямы можно выбраться. Или пролежать там до конца света.

Мы практически неотличимы от вас, но чувствуем жизнь куда острее и драматичнее. Недаром Великий Дед Ингольв, пребывающий ныне в Роще Древних Криптомерий, всё чаще цитирует Акутагаву: «Из всего, что свойственно богам, наибольшее сожаление вызывает то, что они не могут совершить самоубийства». Это он о Рагнлейве-Регинлейв и себе самом: уже есть договорённость, что наши двое Старших будут соправителями — тяжкий долг, который не пересадишь на чужие плечи, как белого павиана из сказки. Тем более на плечи Этельвульфа, что, по их словам и намёкам Древних-в Древе, вот-вот вылупится из пелен избывшим «человеческое, слишком человеческое» и по сему поводу изрядно поумневшим.

Что до меня, то и я не обделён прозорливостью. Из-за того специально отдалился от Трюггви и предоставил ему решать свои проблемы в наилучшем диргском виде. Я никогда не был для него тем, кем он для меня. А вот Син…

К Син его всегда тянуло.

Разумеется, наш с ним брак был всего-навсего протестантским, и причин для расторжения можно отыскать уйму. Однако у обоих моих вставших на крыло птенцов имеется ещё и совесть. Лучше бы её пощадить.