Татьяна Мудрая - Доброй смерти всем вам…

Я распутал ремни и выгрузил свой багаж, слегка расправив на нём складки. Полоса керамобетона проложена в непосредственной близости от резиденции, поэтому никто из диргов не берёт иного транспорта, кроме своих ног. (Хм, с речевыми англицизмами (или чем там ещё) надо бороться. Слишком много языков означает ни одного как следует).

— Держу слово. Как насчёт того, чтобы убраться восвояси? — спросил я парня, когда он утвердился на земле. Его вроде бы слегка подташнивало.

— Нет. Бесчестно обманывать такие большие ожидания, — ответил он, рассеянно повторяя название диккенсовского романа.

На первый взгляд гордыня и больше ничего. Только надежды у нас в самом деле немалые.

А ещё он с первого взгляда, ещё издали, был загипнотизирован парком. Как, между прочим, и все посетители до него.

Парк вокруг дворца Старшего впечатлял своей неожиданностью. За кованой изгородью литого чугуна — в два человеческих роста, но прорезанной открытыми арками. Полный ослепительных цветов и пышных трав в регулярном духе Ленотра — но в самих извивах и переливах живого ковра чудится необузданное. Фонтаны бьют ввысь белыми страусовыми перьями или прямыми клинками блистательной дамасской стали, простираются по земле широкой чашей голубого муранского стекла. Низкие кусты тёмно-лиловой сирени, пурпурно-ржавая шевелюра «парикового дерева» повторяют своими кронами этот изгиб. Миниатюрные готические замки для белых и чёрных лебедей возвышаются посреди идеально круглых водоёмов, в широкий гранитный парапет врезаны эбеновые сиденья.

А чуть отступя от яркого безумия возникают контуры гигантских криптомерий. Деревья смыкаются хмурой тучей, что стоит низко от земли, и у чешуйчатых ног умолкают все краски.

Там-то и находится Главный Дом: низкий, с пологой крышей, растекшийся наподобие речной дельты. Он умудряется не тяготить собой корни: в своё время его устроили на японский манер, сплошные рамы и щиты. Впрочем, волшебства это не объясняет, как и симбиоза живых японских кедров с тем, что сооружено из их мёртвых собратьев.

В саду и дворце обыкновенно суетится немеряное количество слуг и почек обоего пола. Они умеют становиться незаметными, хотя врождённый темперамент кое-кого никуда не денешь.

Оттого к нам, едва мы поднялись по широким ступеням и увидели, как неторопливо раздвигается в стороны двустворчатая дверь, тотчас подобрались невидимые ручки, ловко стянув с меня грубошёрстную накидку с капюшоном, с моего спутника — пиджак.

— Внутри тепло, — пояснил я самым утешительным тоном. — И ждут нас немедля.

Интерьер «дворца сёгунов» впечатлил Станислава не так, как экстерьер. И понятно, почему. Делегации и отдельные почётные гости принимались снаружи, если не подводила погода: тёплая и практически безотказная. А внутри старались жить с удобством и без особенных заморочек.

Оттого ненавязчивая роскошь бухарских ковров (красное, чёрное, белое) соседствовала с японской лаконичностью обливных напольных ваз и мебели из железного дерева.

Прекрасная оправа для хозяина.

— Как его называть? — спросил кстати мой юнец.

— Можешь «Ваше Постоянство», можешь — просто «Гранмесье».

— Нет, я об имени. Хотя бы о вашей родовой кличке.

— Родовое не имею права называть, а насчёт клички, как ты выразился… Вернее, почётного имени…

Я набрал в грудь воздуху и произнёс с натугой:

— Ръгънлейв.

С двумя редуцированными гласными и взрывным «г». Одна гласная склонна к выпадению.

Точная наука фонология.

Как раз в этот момент перед нами раздвинулась самая последняя дверь, обтянутая не жёрдочками и не бумагой, а гладким шёлком цвета мамонтовой кости. И мы оказались лицом к лицу со Властным, который стоял у самого входа, ожидая нас.

От его вида и не такого, как Стан, могла взять оторопь. Меня самого, несмотря на гладкую кожу и воинскую выправку, нередко принимали за старца. Но вот он, заведомо более древний…

Он выглядел от силы двадцатилетним.

Еще было у него некое свойство, выделяющее изо всех не-смертных. Его лицо не было симметричным. Да и фигура тоже: казалось, что вдоль всего тела у него закреплено ребром невидимое двустороннее зеркало, и в зависимости от точки зрения он показывался смотрящему то юным отроком, то женщиной в расцвете красоты и силы.

Ибо это был не андрогин, как все дирги, но классический гермафродит. Однако иной, чем на причудливых греческих статуях: различия обоих полов сглажены, золотистые волосы схвачены заколкой, иногда забраны в косицу, будто парик, руки и ноги невелики и изящны по форме. Некое подобие длинного безрукавного хитона подчёркивало своим палевым оттенком смуглую гладкость рук и плеч.

— Ваша Имманентность, — я преклонил колено и тут же выпрямился. Стан проделал то же самое молча.

— Искренне радуюсь, — ответил он, положив правую руку на плечо гостю. При этом острый, как стилет, ноготь проткнул шею у самого основания, так что Стан слегка вздрогнул. — Жаль, что молодой человек не весьма красноречив. Возможно, с дороги? Вас проводят, чтобы вы могли принять ванну, переодеться и подкрепить силы.

А мы — обсудить создавшееся положение без третьих лиц.

— Есть хлеб-соль он здесь уж точно не будет, — уверил я Рагнлейва, едва за Станом и двумя рослыми «почками» затворилась дверь. — Я предупредил. Так что гостем его считать не придётся.

— И слава богам, — Раги опустился на сундук с плоской крышкой и поманил меня к себе. — Ненасильственным путём удерживать человека, способного зажать в виртуальном кулаке всю нашу Великую Семью…

— Раги, ты что имеешь в виду? Это риторический оборот, что ли?

— Второе — нет, да ты и сам отлично это понимаешь. А первое…

Он задумчиво поднёс ко рту рабочий коготь:

— Он человек. Можно для порядка сдать образец крови в лабораторию, но уверяю тебя: в геноме не обнаружится присущих нам и даже лограм отклонений. Вы там, похоже, думаете, что обильное орошение ихором может изменить наследственность. Как те, о ком пелось: «Первым делом в кабинетах сняли Вильямса портреты», помнишь? Тот зловреда Лысенко и его присные, которые подавили собой истинную генетику.

— Но тогда почему он таков, как есть? Безусловно — оборотень. Разумность на порядок выше среднего.

Простой обычный гений, ну да.

— Ты в курсе, Инги, что хомо саспенс — ха! Оговорился со смыслом, однако. Что современный человек произошел не от кроманьонца, а от смешения пород? В пору, когда видовые границы ещё не установились незыблемо?

— Пропись. Дальше говори, — я откинулся на спинку сундука и закрыл глаза. Всё-таки нервная усталость грозила свалить и меня.