Через Великий лес - Катерина Камышина
— Спасибо, — сказал Скай, возвращая чашу, и зеленоволосый улыбнулся ему.
— И есть у нас есть для тебя вот это, — продолжала женщина, протягивая Скаю белый мягкий свёрток. — Увы, от стрел и мечей, проливающих кровь, он тебя не защитит, зато защитит от неразумных зверей и ночного холода.
Это был плащ, светлый, почти белый, лёгкий и шелковистый. Скай, подчиняясь законам гостеприимства, убрал свой прежний, изодранный плащ в сумку и набросил на плечи новый. Хорош же я, наверно, подумал он угрюмо. В грязи и обносках, как побирушка, а поверх — этот белый плащ… со смеху помереть можно.
Но зеленоволосые дружелюбно кивали ему, а женщина сказала:
— Отправляйся в свой путь с лёгким сердцем, родич, и помни: когда бы ты ни вернулся, Хиллодор будут рады тебе. А теперь, если ты готов, ступай за мной.
Скай был более чем готов, а молоко Ирконхер лучше любой еды поддерживало силы, и за целый день он ни разу не почувствовал усталости. Они уходили прочь от Колодцев, и чем дальше, тем меньше зеленоволосых попадалось им на пути и тем слабее становилось всеобъемлющее спокойствие. Скай снова тревожился о Колдуне, об отце, о войне на востоке и о том, что ждёт его впереди.
Был уже закат, когда они вышли к дороге. За долгие зимы от неё остались одни раскрошившиеся, взломанные древесными корнями камни, но Скай при виде них сразу приободрился.
— Вот и твоя дорога, — сказала зеленоволосая, и он не сдержал улыбки.
— Да… Спасибо. Спасибо вам за всё, госпожа.
— Да услышит тебя Ирконхер в час нужды, наш родич, живущий-под-крышей.
Скай поклонился ей и пошёл по дороге к западу. Он с трудом удерживался, чтобы не оглянуться. А когда оглянулся наконец, зеленоволосой уже не было видно.
Дальше Скай шёл со стеснённым сердцем. Многое в Хиллодоре было ему чуждо и непонятно, но покидать его оказалось тяжело. Чем сильнее сгущались сумерки, тем безрадостнее делались его мысли и ближе страхи. Он полночи просидел над маленьким костром, тараща в пламя бессонные глаза, пока не решил хотя бы свирель свою вынуть.
Но сколько он ни искал её в сумке, свирели не было. Вместо неё на самом дне лежала хиллодорская глиняная свистулька.
* * *
По утрам делалось всё более зябко и сумрачно, но потом выглядывало жаркое солнце, сгоняло последние клочья тумана, и Скаю делалось веселее.
Первые три дня он совсем не чувствовал ни голода, ни жажды, и даже испугался, когда у него заурчало в животе. Но возле дороги попадались невзрачные кусты ага, так что Скай набил ими полную сумку и голодной смерти не боялся.
Страшнее было в темноте, когда угли от костра мерцали, как злые глаза, и одиночество было, будто ледяной пол под босыми ногами. Скай заворачивался в плащ, тёплый и мягкий, с которого грязь, высыхая, отряхивалась без следа и колючки скользили, не цепляясь. Он закрывал глаза и старался лежать очень тихо, дышать очень медленно, так, чтобы даже ток крови в жилах не мешал ему через огромную толщу земли ощутить — или только вспомнить, — как дышит там, в глубине. Иногда ему казалось даже, что он и правда почти слышит — чувствует кожей, рёбрами — но потом ветер принимался гудеть в ветвях, и тишина осыпалась трухой.
* * *
В одно такое бледное утро он наконец услышал журчание воды, рванулся вперёд и оказался на берегу шумного ручья.
Ну наконец-то! возликовал Скай. Белостенный Канойдин словно придвинулся к нему из туманной дали. Он напился, фыркая от холода, истово поблагодарил Имлора и с удесятерившимися силами зашагал дальше.
Несмолкаемое журчание воды звучало посреди этого леса, как речь на родном языке. Да, вода была неласково холодна, а жёсткая трава и колючки на берегу жалили босые ноги, но всё это казалось сущей ерундой. Все его главные страхи отступили: воды было сколько хочешь, в один солнечный день ему удалось поймать острогой три жирные рыбины, сбиться с пути он больше не боялся, и даже дурные сны перестали мучить его по ночам.
* * *
На пятый вечер Скай вышел к реке и подивился, какая она широкая. По сравнению с морем она казалась совсем гладкой и тихой и горела от закатного солнца, как медное зеркало. На далёком противоположном берегу, сразу за узкой полосой лугов, темнели стеной деревья.
Ну наконец-то хоть вздохнуть можно свободно! подумал Ская, и эта мысль показалась такой стариковской, что он засмеялся.
* * *
Когда взошло солнце, Скай перекусил печёным агом, разделся и бросился в воду. Он соскучился по воде. Плескался, нырял, отфыркивался и снова нырял, пока не промёрз до костей, и только потом вылез на солнце погреться.
Вот здорово было бы переплыть её, думал он, щурясь на далёкий берег. По большой хорошей дороге через обжитые места я бы куда быстрее до северных равнин добрался, не пришлось бы по лесу плутать…
Он походил вдоль берега, пуская по воде ветки и наблюдая, как их подхватывает течением, несёт и крутит. Когда он решил, что достаточно отдохнул и согрелся, то бросился в воду снова, пробуя свои силы.
Но от последних зыбких надежд пересечь Лайярин вплавь ему пришлось отказаться. Вода была холодной, а течение — коварным, и чем дальше от берега, тем сильнее сердце сжималось от привычного страха. А ведь это он ещё всё своё имущество оставил на берегу… В конце концов он сдался и вышел обратно на песок, с горящими огнём мышцами и выбивающими дробь зубами.
Скай воспринял это поражение стойко. Невелика печаль, река-то всё равно вот она. С дороги я теперь не собьюсь, с голоду не умру, всего и дела мне — шагать и не терять даром времени. Так он и шёл, вполне беспечально, наслаждаясь ощущением речного песка под ногами и огромностью неба, от которой в лесу отвык.
Стояли жаркие дни и холодные ночи. По утрам на реке тяжело лежал туман, в котором каждый рыбий плеск разносился далеко-далеко. Скай мечтал: здорово было бы, окажись сейчас кто-нибудь на том берегу. Может, и парой слов перебросились бы… Но он не видел ни души, только стадо тавиков на далёком лугу, а ближе — водяных крыс, и несколько раз дым над невидимыми за лесом печными трубами.
Потом на другом берегу не стало ни домов, ни тавиков, и деревья подступили к самой воде. Большая дорога осталась в стороне, а река поворачивала на восток — к Болотистым Тропам и дальше,
