Октоберленд - Альфред Анджело Аттанасио
— Наша сила, наша мощь как ковена в том, что мы это знаем, — продолжал Овен. — И мы этим пользуемся. Мы с помощью нашей смертности дерзаем на то, чего боятся другие. Мы знаем, что обречены. Каждая амеба и каждая секвойя — все обречены. Холодные звезды смотрят, как приходим мы в этот мир и как уходим. Но мы знаем, что обречены, и потому дерзаем использовать добро и зло, дабы реализовать себя перед Богом.
— Если бы вы видели этих гоблинов…
— О Мэри, — доверительно шепнула Скорпион, — каждый из нас видел свою смерть. Никакими гоблинами нас не напугать.
Такси остановилось перед большим жилым домом-башней из темно-желтого кирпича, поднимавшейся над всеми окрестными зданиями. Мэри быстро подумала, не сбежать ли от этой сумасшедшей банды почитателей смерти, для которой зло ничем не хуже добра. Но когда она вышла из такси, члены ковена из второго такси и «мерседеса» вместе с полицейским, который ехал на мотоцикле, окружили ее стеной и повели в дом.
В лифте вся группа столпилась вокруг Мэри, и Скорпион начала ее раздевать.
— Тебе нужно надеть церемониальное платье для посвящения.
Мэри оттолкнула ее руки, но серьезные лица членов ковена сказали ей, что этого не избежать. Она лишь отказалась снимать собственную одежду и надела церемониальное платье поверх ее.
Никто ничего не сказал. В почти церковной тишине Мэри слышала стук собственного сердца и снова подумала, что сглупила, бросив Буля в лесах Канады. Надежда убедить этих людей в опасности их целей рассеялась за время поездки в такси, и Мэри остро чувствовала себя маленькой и беззащитной. Их магия оказалась сильнее, чем она раньше думала, и тщетной была бы борьба с ними или попытка защитить Бульдога.
От августовской жары дрожал воздух над толем кровли. Процессия членов ковена сопровождала Мэри к деревянному водонапорному баку на железных подмостках. Вороненые ступени вели к двери, где висел дверной молоток. Овен взял его и стукнул три раза. Резные двери растворились наружу, пахнуло прохладным воздухом с запахом осеннего леса.
Мэри с трепетом вошла, медленно, будто под тяжестью камней. С яркого летнего света; ее глаза сперва видели только тени, хотя она ощущала, что ступила в иную реальность. Вересковый дым, колдовское бормотание ее спутников сменились далеким уже запахом и шумом улиц, и там, куда падал солнечный свет из дверей, на деревянном полированном полу выделялся алый круг с резной пентаграммой внутри. Дверь захлопнулась, и мрак сгустился.
Члены ковена заняли свои зодиакальные места в круге, а пассажиры «мерседеса» — Лев со светлой гривой и Весы с медовыми волосами — взяли Мэри за локти и отвели на ее место в круге между ними. Глаза Мэри уже достаточно привыкли к темноте, чтобы четче различить убранство комнаты с ясеневыми стенами: висящие пучки трав, тотемные лица на сушеных яблоках, большой черный камень алтаря с мшистым покровом, толстые черные свечи и четыре инструмента волшебника — узловатый посох, кованую тарелку черного серебра, зазубренную урну, вымазанную смолой, и нож с серебристым лезвием и острой улыбкой.
10
БЕЛАЯ ХОЛОДНАЯ КРОВЬ
Свет звезд бередил сердце Бульдога, напоминая о великом барьере между ним и Иртом, его родным миром. Мэри Феликс звала этот барьер Бездной, и она говорила, что протяженность этой Бездны — миллиарды световых лет, и на такой глубине содержатся все галактики вселенной. Ему было больно думать, что он дал ей сбежать от него, унося в голове все его знания.
Продираясь через ночной лес, он вспомнил, что она говорила ему об Извечной Звезде — источнике Творения, из которого возник весь космос в начале времен. Все звезды, рассеянные в пустоте, зародились здесь. И эта планета Темного Берега и он сам тоже были там. Огни Начала остыли до атомов, и всей материей был фактически свет в его последнем воплощении.
Бульдог обрадовался, когда встало солнце. В темноте его ум метался в бесконечном потоке мыслей, а когда свет вернул миру цвета, было на чем сосредоточиться. Он наблюдал за восхитительной вереницей предметов, уносимых назад движением. Мелькание волн пролетающих деревьев, вспыхивающие солнечные блики на листьях летели брызгами океана по единому черному рукаву сна, который назывался хайвей.
Усталость не трогала его, но он боялся, что его увидят и за ним погонятся. Когда впереди появился трейлер, Бульдог прибавил ходу и вспрыгнул на него сзади на металлическую лестницу, потом забрался под низ машины. Дорога летела под ним в дюймах от его висящего между колесами тела. Когда грузовик остановился в городе, Бульдог выскользнул из-под него. Люди в фуражках с козырьками и фланелевых рубашках разинули рот, показывая на него пальцами, и Бульдог кинул в них сон. Они свалились, и он, невидимый, бросился прочь по раскаленному от солнца асфальту — янтарная тень, скользящая мимо баков дизельного топлива на стоянке грузовиков.
Он бежал по дикой природе, пробираясь сквозь кустарник и оставляя за собой след осыпавшихся листьев и обломанных веток. Собаки лаяли при его приближении, а потом начинали скулить, не в силах понять, куда он девался. Коровы поднимали розовые ноздри и с шумом нюхали воздух, потом успокаивались и продолжали пастись. Он бежал за солнцем, за желтой баркой, плывущей по синему океану.
Далеко в стороне проплывали огороженные поля и фермы. Он перепрыгивал через изгороди, а потом с помощью волшебной силы поднялся над землей. Она ушла вниз — лоскутное одеяло полей, вышитое дорогами, рельсовыми путями и коричневой лентой реки. Он не летел, он вошел в небо как в большую синюю кухню. Вокруг клубились облака, и он шагал над ними. Возле туманного горизонта ползли реактивные самолеты.
При этом переходе над планетой он испытывал силу, которая подстрекала его обернуть собственную магию на себя и извлечь воспоминания об Ирте и городе с названием Заксар, где он жил когда-то, как сказала ему Мэри. Легкость, с которой он переступал через мраморное кружево облаков, вселяла уверенность, что когда он встретится с Мэри, ему хватит сил переместить свои воспоминания из ее головы в свою.
Он шел вдоль реки дня, высматривая город Нью-Йорк. Раздражение смешивалось с тревогой при попытке опознать бесчисленные пятна бетона, покрывшие землю как вирус табачной мозаики, и он лишь понимал, что если бы его учили на чародея, ему было бы легче направлять свою силу.
Ледяные облака сверкали в стратосфере, как холодные боги, как мертвый сон живых существ. Он бросал в них своей магией, воспоминаниями о Мэри Феликс, и они шевелились крошечными радугами, складываясь в ее
