Анна Московкина - Исток

Утреннее солнце косыми длинными лучами скользило меж стволов деревьев, лошади казались волшебными коньками, пасущимися на небесных лугах. Уже сейчас было жарко, я вылезла из-под веток. Забывшись, оперлась на сломанную руку, но не почувствовала боли.

Когда вернулся колдун, несший в руках мокрую простиранную рубашку, я сматывала бинты.

— Срослась? — удивился он.

— Да. — Я демонстративно размяла кисть, сжала и разжала кулак. — Как-то быстро.

— Инициированный исток обладает практически мгновенной регенерацией. С костями только будь осторожнее, регенерация не помешает срастись неправильно, и придется снова ломать.

Зажил и порез, не оставив даже шрама.

— Теперь сила выходить не будет, — рассказывал Майорин; он искупался и переоделся в чистую рубаху. Высохнув, волосы распушились и красиво переливались на солнце. — Но разбуженный исток будет искать другие пути выхода. Ты должна научиться его сдерживать.

— И как? — Насмотревшись на чистого колдуна, я ощущала себя последней замарашкой и начала невольно почесываться. Нестерпимо хотелось искупаться, благо солнышко жарило все сильнее. Мы доедали вчерашнего зайца.

— Волей. Твое сознание должно хладнокровно душить все попытки истока вырваться наружу с помощью безумия. Малейшая вспышка злости, физическая боль — все может послужить дверцей.

— И так всегда?

— Нет. Но надо укрепить клетку, первое время очень важно. Часто оно решает все: будешь ли ты сумасшедшим сосудом для силы или сможешь с ней жить.

— А управлять?

— Над этим вопросом бьются не одну тысячу лет. Я тебе на него не отвечу.

— Можно я искупаюсь?

Колдун удивленно посмотрел на меня, скривил губы в подобие улыбки и кивнул.

Я довольно долго плавала, ныряя за рыбой, надолго задерживая дыхание. Рыба в панике неслась подальше и поглубже, намного быстрее, чем может плавать человек. Но мне казалось, что раньше неуловимые для моего глаза движения я стала распознавать. Нанырявшись до одури, я расплела косу и промыла волосы. Светлые пряди в воде перемежались с темно-медовыми. Помывка плавно перетекла в стирку. Рубашка после этого несколько позеленела, зато пахла только речной водой и немного мылом, которое мне дал колдун. Когда я вернулась к стоянке, у меня посинели губы и стучали зубы.

Колдун опять ушел и увел свою лошадь.

Странный это был ответ, будто не ответ вовсе. Он не сказал, что не знает, он не сказал, что управлять силой невозможно. Просто отказался отвечать. Я бродила по полянке, не зная чем себя занять, и рвала клевер, еще не съеденный лошадьми. Такого почти не осталось. Я судорожно пыталась вспомнить, что читала про истоки. Но в голову приходила только всякая глупость — байки про сумасшедших, из которых плещет сила. Этим мои вспоминаемые знания ограничивались, остальные так глубоко забрались в кладовку памяти, что обнаружить их под слоем пыли и паутины мне не удалось.

Венок получился лысоватый и кривоватый, я примерила его на голову, но, видимо, переоценила свой незаурядный ум. Голова прошла насквозь, и венок повис цветочными бусами. Белая с черным носом голова жадно потянулась к нежданному лакомству, пытаясь сожрать цветочки вместе с моими волосами. Насилу я отобрала у Пеструшки свою шевелюру и скормила ей обслюнявленное украшение. Четвероногая поганка в порыве жадности укусила меня за руку.

Может, и бывают лошади с покладистым нравом, но я их не встречала. Все коняги, на которых мне доводилось ездить, отличались дурным характером. Пеструшка объединяла все недостатки. Она не удалась мастью, хотя ее родители были образцами своей породы, на белый корпус с ног заползали меленькие рыжеватые пятнышки, слишком крупные, чтобы быть просто гречкой, но мелковатые для пегости. Ноги коротковаты, круп, наоборот, широкий, а грива в мелкий кудель, в который вечно набивался всякий мусор. Кобыла была на редкость неприхотлива в еде, но ее тянуло на всякую гадость поядовитей. Последним недостатком была маниакальная дружелюбность. Лошадь хотела дружить со всеми, но проявляла свои теплые чувства в кусаниях и боданиях.

Колдун пришел перед закатом, я собрала хвороста и наломала лапника — дым отпугивал комаров, вылетевших на охоту, как только спала жара, и теперь сидела у огня, расчесывая спутанные волосы. Он приехал верхом, судя по туго набитым седельным сумкам — ездил в село. Пеструшка, почуяв что-то вкусненькое под толстой кожей, призывно заржала. Майорин спешился, расстегнул ремни и стащил сумки на землю.

— Мог бы и предупредить, что уедешь.

— Я должен отчитываться? — В этот раз он удивился искренне, без поддевки.

— Может, я волновалась?

— По тебе не заметно. Разбери сумки, там овес.

Кроме корма для лошадей, колдун купил хлеба, сыра, крупы и вина. В отдельном свертке лежали свеженькие огурчики. Я отвлеклась на окликнувшего меня колдуна, одним огурцом стало меньше, а жующая Пеструшка звучно фыркнула, уличая меня в растяпстве.

— Хмельное расслабляет разум, освобождает дорогу истоку, — сказал колдун, откусывая огурец.

— Значит, мне нельзя пить.

— Нельзя, — подтвердил он. — Пей.

— Но…

— Лучше выпустить исток сейчас, когда, кроме лошадей, этого никто не почувствует. Пей-пей. В первый раз, что ли?

— Да нет. — Я отхлебнула и чуть не выплюнула обратно. Проглотила я с трудом. — Самогон?

— А ты чего, бражки хотела?

— Вина. Обычного вина. — Я с отвращением посмотрела на флягу.

Майорин отломил мне хлеба и водрузил на него кусок сыра.

— На закуси. Ты пей, не отвлекайся!

— Я так не могу! — взвилась я. — Как можно так пить? Еще и одной!

— Ты предлагаешь составить тебе компанию?

— Хотя бы! Иначе не буду!

— Капризная дочка Владычицы. Все ждал, когда ты себя проявишь. — Но, несмотря на сарказм, флягу он взял.

— И что же будет, когда я опьянею?

— Откуда мне знать, все девки по-разному себя ведут.

— Не называй меня «девкой», колдун!

— Хочешь сказать, ты уже не девка? — Я с трудом подавила желание выплеснуть самогон ему в лицо. — Пей давай. Помни, что я сказал про злость.

— Теперь ты будешь меня злить? — Я выдохнула и отпила, маслянистая жидкость обожгла нёбо и расплавленным металлом полилась в горло. Я торопливо закусила сыром.

— Пить ты не умеешь!

— Будешь учить? Ты же так не любишь объяснять!

— С чего ты взяла?

— Ты же не потрудился объяснить той девчушке в деревне про чуму.

— Она все равно бы не поняла. — Майорин встал и нырнул под навес, какое-то время он там копался.