Вениамин Шехтман - Инклюз

Если мои друзья занимались в пути только разговорами, (исключая того, кто уходил на разведку, воплотившись в какое-нибудь животное), то кроманьока Иктяк проводила время с большей пользой. Снарядившаяся в дорогу еловым сучком, она, не останавливаясь, по ведомым ей приметам, выцепляла из земли съедобные корешки и вкладывала за пазуху. Ассортимент их был беден, вид непригляден, но они были съедобны, а большего требовать не приходилось. Меня изумила ее наблюдательность. Даже там, где не было и следа надземных побегов, она каким-то образом угадывала корневища и клубни, прячущиеся под землей, и молниеносно их добывала. К чести ее, на ходу она не ела, очевидно, приберегая свои трофеи для вечерней трапезы.

Я заметил, что хотя и обрел способность излагать свои мысли в надлежащем разумному индивидууму качестве, мои раздумья неизбежно вертелись вокруг, ставших привычными и действительно постоянно актуальных, вещей: место для сна, еда, опасность. С первым у нас не было ни малейшей определенности, второе предстояло добыть, а третье… тут вся надежда на разведчика.

Я отчетливо помнил слова гадателя, безусловно наделенного мудростью, далеко превосходящей всякое представление его соплеменников. Он был совершенно прав: чтобы выжить, нам предстояло мимикрировать, а еще лучше ассимилироваться. Проблема в том, что кроманьонка нисколько не возбуждала меня. Она неумна, тоща, двигается без малейшего изящества. Женщины-неандерталки, на мой взгляд, были куда привлекательнее. Волосатые, приземистые, ширококостные они излучали спокойную доброту, а в сексе были жадны без навязчивости, покорны, но искренни. Впрочем, возможно у Иктяк в этой области найдутся какие-то неизвестные мне преимущества. Я ведь при взгляде на нее никогда бы не подумал, что она такая ловкая и обстоятельная заготовительница пищи. Этой ночью надо будет проверить, не таит ли она сюрпризов в области плотского общения.

Забегая вперед, скажу, что план мой сорвался. По особому чуткий к опасности Браа, не зря завел разговор о короткомордом. Едва солнце покинуло зенит, как разведчик-Пырр примчался с недобрыми вестями. Впереди на расстоянии, как я понял не более километра, он видел над травой плечи и голову короткомордого. Мы с Браа вздохнули и задумались, не делая вперед и шагу. О чем думал Браа, судить не берусь, мне же пришло в голову следующее. Если над травой были видны только плечи и голова, а в холке короткомордый много превосходит стоящего в полный рост неандертальца, значит припорошенная снегом трава, которая сейчас достигает нам до пояса, вскоре станет куда выше. В мокрые года так часто бывает. Обычно это не проблема. Мы отлично умеем двигаться в высокой траве, не замедляя хода и не производя особого шума. Но вот встретится в ней с таким опасным хищником, как короткомордый, это верная смерть. Догонит мгновенно, ведь одно дело идти по высокотравью, а совсем другое — бежать. На гладком-то месте шансов нет, а уж тут и вовсе вопрос пары секунд. Принять бой? Но оборачиваться короткомордым никто из нас не умеет, обычный медведь ему не соперник, а выступить против него в обычном обличье, это такая же верная смерть через пару же секунд.

Самым разумным было бы повернуть назад и обойти медведя по широкой дуге. Но мы уже вступили на перешеек изрезанный с обеих сторон узкими фьордами. Середина, по которой легко и удобно идти, шириной километров семь — десять. Все остальное — гористые берега, где легко заблудиться и подолгу блуждать, обходя фьорды и непреодолимые скалы.

Браа, очевидно, что-то надумал, потому что пошевелил губами, словно разминая их, и сказал:

— Утес есть. Я помню. Мало идти, трудно лезть. Видно далеко. Он пройдет, мы дальше пойдем. Он не полезет утес без еды.

Ну, вот, пока я предавался размышлением, Браа вспомнил об утесе, который я видел вдвое чаще его. И даже однажды ночевал на нем вместе с остальными неандертальцами, вынужденными пережидать пока пройдет гигантское, невиданное мной ни до, ни после стадо карибу.

Пырр, догадавшись, что остальным нечего возразить Браа, перевоплотился в поджарого рыжеватого волка и порысил в сторону утеса. Мы побежали за ним, и я тянул Иктяк за руку, поскольку она не владела неандертальской речью и представления не имела ни о том, что говорил Браа, ни собственно об утесе.

Округлый с одной стороны и круто обрывающийся с другой, конгломерат скал вскоре навис над нами. Вслед за Пырром, заверившим нас движениями головы и хвоста в том, что никакая опасность нас наверху не поджидает, (я переставил слова в предложении, чтобы было понятнее) мы все вскарабкались по округлому лбу утеса и укрылись от несущего жесткие снежинки ветра в глубокой щели. Влезть было непросто: мокрые от снега камни скользили под ногами, узкие пролазы вынуждали обдирать ногти на руках и кожу на локтях и коленях.

Пырр, уставший от чужого тела, обернулся человеком и, свернувшись в позе эмбриона, мгновенно заснул. Браа не выразил охоты идти наблюдать, и поэтому пошел я. Иктяк вовсе не хотела вылезать из убежища, она достала корешки и начала измельчать их кремневым рубилом. Браа с непониманием смотрел на нее. Оставив их за этим занятием, я, пригнувшись к самой скале, осторожно вылез и, подползши к краю утеса, начал высматривать короткомордого. Это занятие отняло у меня не меньше часа с лишним, но я был вознагражден за терпение и смирение (ветер выстудил меня так, что даже зубы болели). Однако награда была не сладкой.

Видимо, медведь долго постился. Он был худ, но еще не истощен, полон сил и желания поскорее оскоромиться. Как мы по пути сюда не встретили ничего живого крупнее куропатки, да и тех видели мельком и издали, так и он не учуял ничего привлекательнее четверых, недавно прошедших, людей. То, что неплохая добыча укрылась на утесе, куда ему влезть не удастся, короткомордому не понравилось, он мотал головой и, наверняка, недовольно фыркал, хотя этого я слышать никак не мог, нас разделяло больше километра.

Медведь приближался, вероятно, собираясь взять нас в осаду. Пищу на утесе взять было неоткуда, никаких запасов кроме корешков у нас не имелось. Утоляя жажду снегом, мы просидели бы на утесе неделю или две без особого риска заработать такое истощение, которое сделало бы невозможным дальнейший путь. Но утес гол, там ничего кроме лишайника не растет и, как следствие, совершенно нет топлива. Одна холодная ночевка это нестрашно. Но высидеть в каменной щели несколько дней можно, только усиленно питаясь. Даже если мы пожертвуем Иктяк, все равно через три — четыре дня мы либо околеем от переохлаждения, либо рискнем спуститься в надеже, что медведь удовольствуется кем-то одним из нас, а двое других получат шанс убежать.