Наталия Мазова - Исповедь травы

Когда Линхи с усилием взваливал обездвиженную девицу на плечо, она очнулась, но молчала и лишь глазами сверкала из-под корки грязи на лице. Рысенок мысленно представил во всех подробностях белокаменную дорожку в парке у Пэгги, ухоженные цветники по ее сторонам, жестяную зелень магнолий… Здесь, в этом месте, среди грязи, холода и пропитавшей все насквозь влаги, было почти невозможно поверить в существование такой благодати…

Шаг по раскисшей земле… Вижу Цель!

Только вдохнув напоенный запахами южных растений воздух Эсхары, Линхи осознал, насколько он устал, смертельно устал… И это была какая-то странная, не вполне физическая усталость. Словно ему пришлось собрать все свое везение и пробивать им, как тараном, толщу злонамеренного хаоса мироздания…

По мощеной белым камнем дорожке он сделал лишь два шага (на белом остались грязные рубчатые следы) – а затем почти уронил наземь свою добычу и уселся рядом с ней, бездумно глядя в небо.

Минуты через две распахнулись двери Пэггиной летней резиденции, и на крыльце показалась Сиомбар, Нездешняя из тропических лесов Эсхара – самый, пожалуй, экзотический персонаж в ведьмовской свите княгини Маргариты. Тридцать пять для Нездешних – подростковый возраст, поэтому Сиомбар обычно вела себя куда более по-детски, чем большая часть юных ведьмочек.

Она подошла к Линхи с любопытством звереныша, не торопясь обошла вокруг него два раза, наслаждаясь созерцанием – только фиалковые глаза горят на темном лице. Линхи в своей усталой отрешенности не мешал ей разглядывать себя. Наконец темнокожая воспитанница Пэгги опустилась перед ним на корточки и попыталась заглянуть в его глаза.

– Фердиад, – высказалась она с уважением.

– Чего? – не понял Линхи.

– То есть Беовульф, – быстро поправилась Сиомбар. – Истребитель чудовищ. Боеспособен, как конь.

– Слушай, творение природы… – Линхи в изнеможении прикрыл глаза. – Позвала бы ты сюда Элендис или госпожу Маргариту…

– Пэгги сама выйдет через пять минут, – отозвалась Нездешняя. – Она уже увидела тебя, сейчас будет всю нашу валлийскую школу по цепочке собирать. Всем ковеном решим, что делать с этой…

– А что Элендис? – перебил ее Линхи.

– Эленд сидит наверху. И не думаю, что захочет выйти.

– Это еще почему?

Сиомбар запнулась, и Рысенок ясно ощутил, как повеяло пронизывающей сыростью болот в ароматном воздухе парка.

– Вчера Флетчер вернулся сам. Но…

– Договаривай! – Линхи схватил ее за плечи. – Что с ним?

– Его как подменили… Он отказывается петь свои лучшие Слова – они ему больше не нравятся. И забыл… забыл то, что было у них с Эленд… соприкосновение…

Конец фразы Сиомбар заглушил злорадный смех. Линхи обернулся как ужаленный – да, пленная девица смеялась, и корка грязи на ее лице от этого смеха потрескалась, превратив его в жутковатую личину…

– Ты опоздал, наемник, – проговорила она с нескрываемой злобной радостью. – Все свершилось. Наконец-то эта проститутка получила по заслугам – впредь трижды подумает, прежде чем лезть в постель к чужому жениху…

– Что-о? – Линхи вскочил и пнул ее в бок. – Да как у тебя язык не отсохнет, ты, дрянь?! С чьим это женихом она спала?

– С Хэймом Флетчером, – невозмутимо ответила Многая. – Он был предназначен мне пять лет назад, еще до того, как связался с этой сучкой!

Рысенок заглянул в ее глаза – и отшатнулся: в них клубился, дрожал, смеялся туман Ожерелья… И таким было в тот миг выражение его лица, словно Тень бесшумно промчалась у самых глаз и задела его своим крылом.

«Ветер сорвал капюшон – закрываю лицо руками. Нет пути… Я сюда не хотел идти, Черная Свеча и Зеленый Камень! Сотнями ног стерты ступени… Внятен приказ: „На колени!“ Нет! Не склонюсь! Кто мне сможет помочь? Мокрым снежным плащом обняла меня ночь. Дурная примета – нет сил не поверить в это… Выбор сделан – изгнанник, прочь!»

Того, что произошло на самом деле, я тогда не знала и не могла знать. Это рассказали мне Сиомбар и Авигея, допросившие Многую – уже потом, когда я стояла на коленях перед статуэткой Андсиры Взывающей и на губах моих умирала нерожденная молитва.

А тогда был всего лишь разговор…

«Элендишка, мне нужно серьезно с тобой поговорить… Знаешь, я ухожу из „Баклан-студии“.

«Как уходишь, Флетчер? Почему?»

«Видишь ли, наши уличные концерты – скорее развлечение, чем действительно денежное дело. А я ведь не одинок, как все вы, у меня мать, я обязан содержать ее…»

«Какие глупости ты говоришь, хороший мой! Разве леди Тассия голодает? Разве „Баклан-студия“ не делится с ней всем, что у нас есть?»

«Все так, но… Этого хватает только на каждодневное существование, а надо больше. Много больше!»

«Но зачем?»

«Я это узнал совсем недавно. Есть такая Исета Виеран, которая умеет исцелять то, что сделали с маминой рукой. Даже такие старые спайки, как у нее – но это стоит очень больших денег. В „Баклан-студии“ я никогда таких не заработаю».

«Слушай, но существует же этика Целителей! Я поговорю с Деррилином, с Ютой, кто-нибудь из них знает твою Исету – попытаемся уговорить…»

«Это не имеет никакого отношения к этике. На такую операцию расходуется полуторамесячный запас энергии – целитель после нее пластом лежит, а ей же еще и есть надо, чтоб энергию восстанавливать! И сама понимаешь, не что попало, а мясо, фрукты всякие, молоко… Так что не делается это за бесплатно, и никто ее не уговорит».

«Тогда соберем мы тебе эту сумму, всей „Баклан-студией“ соберем! Леди Тассия ведь не чужая нам. Да и вообще – почему ты нам сразу не сказал? У нас же последние два месяца дела шли хорошо, мы бы отложили кое-что…»

«Элендишка, я не могу всю жизнь быть обязанным вам. В конце концов, мужчина я или нет, если не могу обеспечить собственную мать?»

«Не надо так говорить, пожалуйста! Это слишком напоминает мне Тихую Пристань – если ты не добытчик, значит, не мужчина…»

«В чем-то это правильно. Нельзя вечно сидеть на шее у друзей, недостойно это».

«Хорошо, тогда куда ты денешься? Возьмешь работу по контракту?»

«Еще не знаю… Может быть, даже что-то, вообще не связанное с Словом. Нельзя всю жизнь делать только то, что нравится».

«Ты с ума сошел, Флетчер! Ты же ничто не умеешь делать так хорошо, как…»

«Значит, ты любишь меня только за мои песни? А если бы их не было, я был бы совершенно не интересен тебе?»

«Опомнись, любимый мой! Как тебе вообще могло в голову такое прийти! Твои песни – это и есть ты, все лучшее в тебе! Разве можно отделить тебя от них и их от тебя?»