Сергей Никшич - Люди из пригорода

И от всех свалившихся на него переживаний Голова погрузился в густой, почти гипнотический сон, и ворвавшаяся в хату Гапка так и не смогла его добудиться, хотя она и трясла его как грушу, пока окончательно не выбилась из сил и, запыхавшись, не утащилась в свою комнату, пообещав бессловесному истукану, что сведет с ним счеты поутру. Но проспать всю ночь до утра Голове было не суждено, потому что в ногах у него оказался все тот же Васька со своими привиденческими проблемами и стал настойчиво требовать, чтобы хозяин почесал у него за ухом, погладил и извинился за то, что заморил его голодом. От этой клеветы Голова проснулся посреди ночи в холодном поту и попытался было уговорить своего бывшего кота убраться куда подальше и не приставать. Но тот совершенно не собирался оставить Голову в покое и все нудил о том, что ему некуда деться и совершенно осточертело скитаться, но и отдыха у него никакого нет и к тому же скука смертная заедает его и единственная его отрада – поговорить вот так, по душам, со своим Василием Петровичем.

«Что за жизнь, что за жизнь, – думал Голова, – просто какая-то чертовщина. Супруга сегодня красавица, а на завтра – на тебе – экспонат музея истории. И еще ругается. И привидение кота вместо сладостного сна, дарующего отдохновение после трудов праведных…».

– Я к тебе теперь каждую ночь приходить буду, – нудно вещал кот, – потому как мне больше некуда. Не к котам же я такой приду – засмеют насмерть. А тебе и так все известно… С тобой можно по душам про то, как мы тут жили, поговорить.

– Я и сейчас тут живу, – отмахнулся от него Голова.

– Чепуха! – огрызнулся кот. – Разве это жизнь?… Я-то уж знаю. Сначала чертовка наградила тебя рогами, а потом Гапка. И причем еще смеет тебя ругать… А Галочка, хоть и разбогатела, но любит тебя всем сердцем, и чтобы не стариться питается одной травой с кефиром, и все тебя, дурака, ждет. А ты позволяешь этой людоедке есть себя поедом. А почему, интересно мне знать?

– Да мне и самому интересно…

Но тут на его счастье Ваську что-то отвлекло и он исчез, а Голова опять провалился в глубокий, напоминающий черный бездонный колодец сон, вынырнуть из которого ему помогла набравшаяся за ночь сил супруга.

– Вставай, вставай, нечего разлеживаться! – заорала она на него как раз тогда, когда ему стал сниться новый, невиданный им прежде сон, про то, как он еще студент и прогуливается под ручку с Галочкой по аллеям тенистого парка, того, что возле политеха, и металлический голос супруги внес неприятный диссонанс в то иллюзорное счастье, которое он начал уже было ощущать во сне.

– Почему ты всегда орешь? – хмуро поинтересовался Голова у благоверной, начиная всерьез уже подумывать о том, как от нее, бедолашной, избавиться.

Та не нашлась, что ответить, и недовольно, как кандалами, загромыхала кастрюлями, а Голова попытался снова заснуть, но не смог, и безжалостный день со всеми заботами и неприятностями стал все более ощутимо надвигаться на него вместе с тиканьем часов, лучами солнца, которое, скорее всего, специально светило сегодня так ярко, чтобы всем видна была растерянность на его обычно уверенном в себе и бодром, как у продавца пенки для бритья, лице. Нет, спасительный сон о молоденькой Галочке оказался для него так же недосягаем, как те времена, когда все то, что ему снилось, было правдой. Голова чертыхнулся и принялся одеваться, угрюмо поглядывая на Гапку, которая не спеша готовила завтрак.

«А ведь котище-то прав, – вдруг подумалось Голове. – Ест она меня поедом, а толку от нее, как от козла молока, да еще бегает к этому, к Тоскливцу, когда молодеет, а мне ни-ни… Может быть, она снова помолодеет? Но какой мне с этого толк? Выгнать ее в шею, да и пусть катится туда, откуда пришла». И тут Голова с ужасом вспомнил, что катиться ведь придется ему, потому что, если разобраться, то дом этот – Гапкин, доставшийся ей по наследству, а он позарился тогда на Гапкину красоту да на этот казавшийся ему роскошным после студенческой общаги дом, забыл и самого себя, и Галочку, и своих друзей и стал в конце концов просто сельским головой…

«И что это на меня тогда нашло, – размышлял Голова, – видать, нечистый меня подкузьмил, вот я и впал в маразм. И промаразмировал всю жизнь. И если бы Галочка меня вчера не вывела из этого бесконечного оцепенения, то я бы так и не понял, что со мной происходит… А если Гапка ведьма? Ведь молодеет же она каким-то загадочным образом. Ведьма и есть. Православные не должны так издеваться над своими мужьями. Может быть, с батюшкой Тарасом посоветоваться. Нет, стыдно».

К своему удивлению, Голова вдруг почувствовал, что не испытывает и тени ревности к Тоскливцу. «Пусть себе, – думал Голова, сам себе поражаясь, – пусть резвятся. Я лучше с коброй лягу, чем с Гапкой. А может, их каким-то образом поженить? Только вот как? Все-то вроде как женаты и замужем. Но выдать Гапку за Тоскливца и чтобы она у него жила вместо Клары, а самому рвануть к Галочке. Телефон все тот же, а?».

Предаваясь этим упоительным мечтам, Голова умял основательный завтрак, поедая в прикуску для дезинфекции чеснок. Гапка запах чеснока не выносила, как она не выносила почти все, что ее окружало, но в это утро ей не хотелось заводиться и она, что с ней случалось довольно редко, промолчала. Как всегда, по рассеянности забыв поблагодарить хозяйку, Голова поднялся и замаршировал по скрипучему снегу по направлению к присутственному месту, проклиная при этом тот день, час и минуту, когда случай (он тогда уже почти заканчивал политех и, как правило, избегал родное село как черт ладана) занес его в Горенку в жаркий до умопомрачения летний полдень и он зашел в сельпо, чтобы купить холодного пива, но холодильник увезли на ремонт, а от теплого пива у него началась страшнейшая головная боль, которая продолжалась до тех пор, пока он не увидел на центральной улице девушку с короной золотых волос и сладкой, как майский мед, улыбкой. «Проклятье! – чертыхнулся Голова. – И вынес же меня на нее случай – знал бы, обошел бы этот заповедник десятой дорогой… Эх, судьба». От одного вида сельсовета сердце его тревожно сжалось, как у животного, которого загоняют в клетку, чтобы отвезти на бойню, но он заставил себя открыть дверь и даже поздоровался бодрым тоном с Тоскливцем и Маринкой. Подчиненные, впрочем, были заняты какой-то бумаженцией и почти не заметили своего благодетеля, как иногда в порыве то ли фальшивой преданности, то ли нарочитого хамства называл его Тоскливец.

– Что у вас там, – поинтересовался Голова, – опять шуры-муры прямо с утра?

– Да что вы, Василий Петрович, – надула пухлые губки Маринка, – приятнейшее известие получил сегодня наш Тоскливец…