Ветер странствий (СИ) - Ольга Ружникова
— И падет на мерзопакостный город огнь небесный и вылезут из земли гады ядовитые! — взвыла ее товарка.
Нет, самой одержимой была не та. А Кровавый Пес наверное ужом извертелся, жалея, что не может быть в двух местах сразу. Такое зрелище пропускает!
Сквозь шелк (опять шелк!) оконных штор проступает темная синева вечернего неба. В Илладэне его цвет был таким же…
Сколько проползло времени?
Криков нет. Стонов — тоже. Только хрипы.
— Хорошо выспалась? — устало проронила заплаканная Мари.
Тени украсили два провала ее глаз. И симпатии к новенькой в них явно поубавилось. Как и доверия.
— Неплохо, — углом рта усмехнулась илладийка.
Шаги за дверь. Поднимайся, Элгэ. Это за тобой.
— Он… он убьет меня! — девочка затравленно заозиралась, ища куда забиться.
Разве что под пуф. Голова как раз влезет. В Черных Землях есть такая птица — она часто прячет голову в песок.
— Он часто убивает двоих в один день?
До чего равнодушный у Элгэ голос. Равнодушный и мертвый.
— Нет… Нет, раньше такого не было…
Испуг Мари вновь превратил для нее равнодушную эгоистку в колдунью и защитницу.
— Значит, и сейчас не будет.
Дверь распахнулась, бабы шарахнулись к стенам стайкой всполошенных куриц. Илладийка усмехнулась — она теперь в их числе. Потому что и так сидела у стены. Спросонья.
— Господин зовет рабыню Элгэ.
Легкая усмешка. Облегченные вздохи товарок по шелковому узилищу. Ничего, до вас тоже очередь дойдет. То есть уже не дойдет. А вот что другое…
Не оборачиваясь, выйти. Оглядываются, когда есть на что. А бабы и тряпки уже успели опостылеть до омерзения. Не меньше, чем гуговцы, бродячие банджарон, квиринские солдаты, бешеные псы и псовидные леопарды.
Коридоры. Мерзкие статуи, мерзкие рожи солдат, мерзкая Сантэя за окном. На ночное небо должны щедро высыпать звезды — те же, что светят Диего, Октавиану, Алексе, Кармэн, Виктору…
Но отсюда звезд не видно. Только каменные морды стражи. А слышен — наполненный невозможным страданием хрип. И временами — чей-то хохот. И что-то еще… что именно, лучше не вдумываться.
Какие рожи — каменные? Чушь. Это в особняке Мальзери не люди, а статуи. А здесь у половины проступают усмешки. Господин жалует верным слугам любимое развлечение. Регулярное. Но пока не приелось.
— Не боись, девка, — пожилой вояка потрепал герцогиню Илладэн по плечу. Ладно хоть не по чему другому. — Он после энтих-то развлечений до бабского тела охоч, но не убивает и не калечит. Дня три теперь сытый будет.
Всего три? А как же с седьмого дня до четвертого дотягивает? В перерыве какими-нибудь другими извращениями перебивается, бедняжка?
— Спасибо, — руку не сбросила.
Домогаться любовницу хозяина (пусть и рабыню) простой охранник не решится. Тут — Квирина, а не что-нибудь. А Элгэ сейчас всё равно, кто и что к ней прикасается — пуф, липко шелковая портьера или живой холуй. Все они — вещи. Одинаково неприятные.
Нет. У пуфа, портьер и рабынь хоть выбора не было.
Затихает хрип, ровнее — солдатское дыхание позади. Удовлетворенный смех — впереди. Уже не солдатский.
Дверь. Всё.
— Господин, мы доставили рабыню.
— Свободен, — махнул Поппей рукой. Не окровавленной. — Проходите… герцогиня.
— Вы слишком любезны с разоблаченной самозванкой.
Древние законы — о них Элгэ столько читала! — твердили, что незачем вести беседу с тем, кого намерен убить. Они ошибались. Есть, зачем. Чтобы не вызвать подозрений, например.
Граф Адор увидел в ней слабую девчонку. А кого — Поппей Кровавый Пес? Дуру и шлюху? Хорошо бы. Но не после того, как при ней нашли столько оружия.
2
— Виноград? — белая, холеная рука протягивает вазочку.
Нет, уже ясно, что пытал он не своими руками, но всё же…
Сочные лиловые кисти наполовину ощипаны. Хорошо, что винограду не бывает больно. Но вряд ли Элгэ еще хоть раз его захочется. Даже в Иладдэне.
— Налей мне вина, рабыня.
— Налей себе сам, — девушка опустила бренное (пока еще живое и не искалеченное) тело на самый с виду твердый стул — с минимумом набивных шелков.
Возможно, телу, осталось жить несколько мгновений. Если повезет. Крупно.
А если эта мразь сейчас схватит оружие или кликнет стражу — шпилька вонзится ему в глаз. А потом — Элгэ в сердце. Станет ли платой очередная кошачья жизнь или все оставшиеся сразу?
— Ты — по-прежнему дерзка, — усмехнулся Поппей. Потянулся и налил. Себе и ей. — Какие у тебя глаза. Огромные.
Как у Мари?
— Бездонные. Жаль, если последним, что увидишь, станет эта комната. Как думаешь, поверит ли кто слепой уродине — попрошайке на одной из площадей Сантэи, что когда-то она была герцогиней Илладэн?
— Кто был — площадь? — подала плечами девушка.
Диего бы поверил. Кармэн и Александра — тоже. И Алексис — будь он жив. Любовники, может, и отвернутся с отвращением, но семья — никогда. Ей плевать, как ты выглядишь.
А за Гранью поверят во всё. Особенно по предъявлении свежего трупа врага. Что в Бездне, что в Светлых Садах Ирия. А может — на вечных пирах, куда прежде уходили погибшие в битве воины. Там Элгэ уже место придерживают. Алексис и дядя Арно.
Впрочем, можно куда угодно — там вряд ли будут Гуго и Поппей. Уже хорошо.
— Полагаете, уродливая бродяжка не в силах оборвать свое бренное существование?
Усмехнуться. Медленно отпить глоток.
Подлить Кровавый Пес точно ничего не успел — так что в застенках не очнешься. И уж тем более — на площади. Попрошайкой.
Усмехнуться вновь. Столько жила не трусихой — неужели теперь не хватит сил на последний бросок?
— Вы так дешево цените свою жизнь, герцогиня?
— А вы — свои усилия? Не проще ли прикончить меня сразу, не переваливая сей процесс на жертву?
— Неужели зрелище в углу вас не впечатлило? Раз уж комната настолько далеко, а вы оглохли?
Поппей ухмыляется, пьет вино и не понимает, что уже мертвец. Какая прелесть…
Очередные полуголые детишки с Элгэ согласны. Вон как заинтересованно пялятся с потолка. Сами бы кого пришибли, да не дотянутся.
А девочку лучше добить. Между Кровавым Псом и собой. Если хватит времени.
Должно хватить. Элгэ же илладийка.
Как противно переслащенное вино! Почему все встреченные негодяи — обязательно любители сладкого? И ненавистники кислого. Конечно, его любить труднее.
Отхлебнуть еще глоток. Голова не кружится — зелий точно нет. А одной каплей гадости больше, одной меньше — считать уже поздно. Нахлебалась по уши.
— Не
