Далия Трускиновская - Окаянная сила

— Вот теперь довольно.

— Так я, дедушка, пойду, благословясь?

— Нет, еще побудь.

Аленка помогла деду лечь, сама присела рядом.

Он молчал, углубившись в свои думы.

— Дед, а дед, ну, скажи, Христа ради, для чего я тут сейчас сижу? — спросила Аленка, вложив в голосок такую жалостность, что саму чуть слеза не прошибла.

— А ты молитвы тверди, — посоветовал дед. — Вот как я. Давай-ка вместе и помолимся…

От цинги он ее всё же вылечил, язык во рту двигался шустро, как сукровицу подтирать — Аленка и не вспоминала. И язвы цинготные на ногах давно затянулись.

— Ты, дедушка, в Кремле бывал? В Успенском соборе?

— Доводилось.

— А образ Спаса Златые Власы видел?

— Видывал и всемилостивого Спаса, маливался ему, — подтвердил дед. — То лик суровый, всякий твой грех видит, но и за тебя с сатаной ратует. То — воитель.

— Ему бы помолиться… — безнадежно прошептала Аленка.

— Тебе перед Богородицей свечки ставить нужно, для разрешения от бремени, — сказал дед то, что она и без него ведала.

И так-то заманивал он ее в чуланчик, потчевал травами, учил молитвам, далеко от себя не отпускал. Аленка уж и не знала — Петру Данилычу пожаловаться, что ли? Срок-то всё близился, ей теперь с бабами нужно было сидеть, бабьи советы слушать, не дедову буркотню.

Парашка однажды прямо и без шуток сказала — чем дальше Аленка будет от деда, тем для нее теперь и лучше, потому что Данила Карпыч смолоду вязался с ведунами да ворожеями, сам, как взглянешь, вроде колдуна, и если вдруг обнаружится, что была у него колдовская сила, да на старости лет передал кому-то, она больно дивиться не станет.

Хорошо, выручала Афимьюшка. У самой уж чрево налилось, и хоть месяцев было поменее, чем у Аленки, торчало куда как задорнее. Афимьюшка приходила и, приласкавшись к деду, уводила подружку. В светлице их ждала Параша и другие девки с шитьем. Сбоку на лавочке смирно сидела умная бабка Силишна, которая у всего села детей принимала. Петр Данилыч велел бабку прикармливать и далеко не отпускать — в любой миг пригодиться может.

А бабка — умная! Чего только не ведает!

Первым делом Аленку по-бабьи расспросила — не было ли греха во время поста, да и сам пост как надобно блюла ли. Силишна — не поп, ей как-то проще было рассказать про то, что на болотном острове всё смазалось, дни в беспросчетную череду слились, пятницу от четверга не отличали, начать Великий пост — и то опоздали, а что до постельного дела — когда сукин сын Федька на голову свалится, тогда своего и требует, будь он неладен…

Силишна кудахтать над Аленкой не стала, пошла к попадье, та попу всё дело растолковала. Самое решительное средство применили — приобщили Аленку Святых тайн.

Затем Силишна взялась присматривать за Аленкой и Афимьюшкой — через коромысло не переступи, не то на ногах нарывы сделаются, на падаль не гляди — у дитятка изо рта плохо пахнуть будет, с перепугу за личико рукой не хватайся — чтобы у младенчика пятна от уха до уха не получилось. А главное — в пятницу волосы не чесать! Коли это соблюсти — роды тяжелыми не будут. Словом, от бабкиных премудростей не было продыху, как от дедовых причуд, но была такая забота Аленке приятна, мало кто в жизни так-то ее холил и лелеял.

А то еще стали Аленка с Афимьюшкой гадать — которая из них кого носит. Афимьюшка-то не знала про свекровы затеи, а Аленка и понимала, что не суждено ей в купчихах побывать, и, словно в игру играла, примеривалась к тому будущему, что ей Петр Данилыч почище судописца разрисовал. Хоть помечтать — и то сладость.

Поставила их Силишна рядком, рядом Параша пристроилась — любопытно же девке. И тычет Силишна осторожно пальчиком в оба чрева, и растолковывает:

— У тебя, Афимья Ивановна, гляди, пузичко востренькое, всё вперед глядит, паренек у тебя там. А у тебя, Алена Дмитриевна, сравни-кось, пузичко широконькое, бочки раздались, у тебя — девушка. А ты, Паранюшка, шла бы прочь. Тебе тут быть уже не годится. Ты — девка, а коли при девке роды начинаются, то баба и за себя, и за нее страдать должна, за каждый волосок на ее буйной головушке…

Ворковала этак бабка Силишна, выпроваживала Парашу, языкастая девка отшучивалась, а тут и обеденная пора. Аленку с Афимьюшкой отдельно кормили, Петр Данилыч со Степаном, когда Степан наезжал, по-простому ели, с мастерами. Не Москва, знатных гостей к столу ждать не приходится, а сами, чай, не бояре, Господь же всякое брашно благословит, если с молитвой к столу подступить. Силишна могла остаться в горнице, могла и за общий стол сесть, никто бы ее не погнал, однако засобиралась домой, на другой край села, непременно ей побывать среди дня в своей избе потребовалось.

— А то еще, говорят, в чистой рубашке рожать надобно, — задумчиво сказала Афимьюшка. — Давай-ка, свет, поевши, короба переберем. Выберем тебе и мне по рубашечке, Парашка постирает.

— А вот одно средство Силишна забыла, — заметила Параша. — Говорят, коли роды трудные, нужно спрыснуть бабу особой водой…

— А что за вода, Паранюшка?

Девка сделала страшное лицо.

— А то и вода, что в ней змеиная выползина была бы вымочена! Как змея-скоропея легко из выползины вылазит, так бы и дитятко…

Поперек горла встал этот совет Аленке. Тут-то ее и прихватило в первый раз. Дыханье занялось, глаза на лоб полезли.

И не столь больно, сколь страшно сделалось.

— Ой, да что это с тобой, господи оборони? — всполошилась Афимьюшка. — Ох, да не срок ли твой пришел? Ахти мне! Глупая я, бабку домой отпустила! Парашка! Паранюшка! Беги за бабкой Силишной!

— Ахти мне! — завопила и Парашка, выбегая из горницы.

Аленка привстала и снова опустилась на лавку.

— Сейчас, сейчас! — кинулась к ней Афимьюшка. — Потерпи, Аленушка, голубушка, светик, потерпи малость! Сейчас Силишну приведут. Что, отпустило?

— Чуток… — прошептала Аленка.

— Ты сиди, сиди, не шелохнись! — распоряжалась Афимьюшка. — Посиди без меня, я скоренько — велю баньку затопить. И сразу же — косу тебе расплетать! Ты не бойся! Мне Силишна говорила — когда баба впервые бабье дело творит, она загодя вопить начинает. Пока баньку истопят — твое дитятко и поспеет!

И вдруг тихонько запела:

— Бог тебя послал, Христос даровал! Пресвятая Похвала в окошечко подала, в окошечко подала?..

— Авдотьюшкой назвала, — еле заставив себя улыбнуться, со страхом прислушиваясь к собственному телу, вымолвила Аленка.

Уж давно назвала — сообразив, что родится доченька в начале августа, как и Дуня, и крестить, может, будут в тот же день — четвертого числа.

И как ладно бы не в чужом доме, не накануне позорного разоблачения, а хоть в конурке, да в своей, баюкать маленькую Дунюшку!..