Ника Созонова - Грань

Из высокого окна падал серый свет на белые больничные простыни и тускло-зеленые больничные стены. Я был один в палате — словно важная шишка. Или подопытный экземпляр…

Напротив меня застыла плоская фигурка с черным ежиком отросших волос и усталыми морщинками в углах рта и вокруг глаз. Она прятала ладони под колени, сутулилась и беспомощно покусывала нижнюю губу.

У женщин прирожденное чутье на катастрофы, поэтому я не удивился, когда Алиса возникла в моем полу-ослепшем и оглохшем от боли сознании. Кажется, я сидел на полу, размазывая по лицу кровь, и что-то пел. Во всяком случае, так она сказала мне после. Я далеко не сразу постиг, чего она от меня добивается и зачем, разжав ножом зубы, вливает в рот водку.

Понял, когда приехала 'скорая' и Алиса принялась объяснять, что я повредил глаз в результате несчастного случая — решил побриться… да-да, немножко подбрить, подправить брови… Она несла полную чушь, но от меня так явственно разило алкоголем, что врачи, морщась, не стали выпытывать подробности, лишь быстро перевязали и увезли в больницу. В нормальное отделение, не психиатрическое.

Алиса пришла на пятый день. К этому времени я уже мог засыпать без обезболивающего: рана затягивалась. Но главное — внутри было тихо. Либо я уничтожил Хозяина (в чем сомневался — это было бы слишком, нереально прекрасно), либо изранил и напугал, и оттого получил передышку — что тоже немало.

Моя бывшая жена ни о чем не спрашивала.

Волей неволей пришлось разомкнуть уста.

— Алиса, я сошел с ума. Для тебя это не новость, конечно. Но степени безумия ты не знаешь. Будучи мадом, то есть тем, кто в теме, могу сказать совершенно точно: я необратимо опасен. 'НО' в чистом виде. — Я помолчал, ожидая ответной реплики. Не дождавшись, продолжил: — Из-за Варьки. Началось, когда она была еще жива, но надежд уже не было…

Шаг за шагом, слово за словом, поведал ей обо всем, случившемся со мной в последние месяцы — и во внешнем мире, и во внутреннем. Когда я выдохся и замолчал, Алиса поднялась, потянулась всем телом, разминая затекшие от долгого сидения мышцы, и негромко сказала, глядя в сторону:

— Я переезжаю в тебе.

— Зачем?!

— Жить.

— Я не ребенок, чтобы со мной возиться и нянчиться. И не беспомощный больной, чтобы опекать!

— Да-да, я знаю, — покивала она.

Отчего-то я начал вскипать.

— Послушай, какой черт принес тебя тогда?! Для всех — и для меня в первую очередь — было бы лучше, если б я тихо сдох от потери крови! Ты говоришь, я пел? Значит, мне было хорошо, я ощущал правильность своего поступка!

— В глазу нет артерий — ты бы не умер. И разве ты не сказал минуту назад, что сумел его уничтожить и все это было не зря?

— Ты плохо слушала! Ничего я не знаю. Я просто вырезал себе глаз, потому что мне чудилось, что он затаился именно там. Но это банальное самовнушение! Возможно, завтра он запульсирует в правом ухе или в ноздре. И что?.. Я должен буду кромсать себя до тех пор, пока не останется обрубок, просто физически не способный на преступление?!

— Ты не думаешь, что я могла бы помочь тебе?

— И положить свою жизнь на возню с буйно помешанным? Ты же не умеешь любить — откуда взялось такое самопожертвование?..

Она промолчала.

— Алиса, — я выдохся ее убеждать и бормотал еле слышно, — неужели ты, такая умница, не понимаешь, что мне уже не стать полноценным членом общества? Любая проверка выявит мою ущербность, любой мад, покопавшись под моей черепной крышкой, без колебаний подпишет мне путевку в вечный покой.

— Проверку я тебе обеспечу.

— Зачем, Алиса? Очнись! — Я снова почти кричал, из последних сил. — Чтобы однажды мое безумие обратилось против тебя?! Ты можешь удружить мне одним-единственным способом: позвонить своим коллегам и попросить, чтобы сделали все быстро и не унизительно. По крайней мере, это не будет самоубийством и, может быть, мне зачтется… где-нибудь там.

Она поднялась и направилась к двери.

Я откинулся на подушку, опустошенный.

Одиночество, огромное, как серый мир за окном, подобралось вплотную. Правой щеке сделалось жарко и влажно.

— Алиса! — Я тихо окликнул ее у самой двери, и она обернулась. — Я не хочу умирать, очень не хочу. Но боюсь причинить вред тебе, поверь — это для меня страшнее смерти. И все же у тебя волчий взгляд, и, может быть, у тебя получится.

— Как-как? — она вопросительно подняла бровь.

— Потом объясню. Я хочу, чтобы ты жила со мной. Кто знает, может, случилось чудо и лезвие уничтожило его навсегда?..

— Я подумаю, Дэн. Я подумаю над твоими словами.

Она кивнула, и остался один.

Слезы лились и лились. И адски чесалась рана под тугим бинтом.

Я попросил себя уснуть. Убежать, улететь, забыться…

И увидеть, как моя Варька играет с двумя волками, и черный ласково лижет ей лицо, а белый, сидя рядом и щуря холодные глаза, лениво почесывает задней лапой ухо.