Ника Созонова - Грань

Наконец, отыскал глазами ту, что нужно. Она стояла на границе светового пятна, отбрасываемого единственным на весь сквер фонарем. На вид лет тринадцать-четырнадцать. Вместе со всеми кидалась на каждого проходившего мимо мужчину, но те лишь брезгливо отворачивались, а потом ее оттесняли товарки, и со своего наблюдательного пункта я видел, как кривилось ее лицо и губы что-то шептали — верно, ругательства. И хотя черт лица с четкостью рассмотреть я не мог, во мне росла уверенность, что это именно то, что требуется.

Я ощутил теплые токи, испускаемые левым глазом — словно маленьким яростным солнцем. Они заполняли голову, искривляя окружающий мир. Это ощущение уже не было болезненным, как прежде — напротив, отдавшись жаркому потоку, каждой клеточкой я чувствовал силу и сладость (предвкушение небывалого удовольствия?). Но приходилось сдерживаться, усилием воли успокаивая уже не только Архипа, но и тот трезвый кусочек сознания, что долго и глупо боролся, и сейчас вдруг опять слабо затрепыхался. Мне как никогда нужен был ясный и чистый ум — чтобы не совершить непоправимой ошибки, которая в дальнейшем могла бы сыграть против меня роковую роль.

Совладав с собой, я вышел из своего укрытия и двинулся к цели, стараясь идти быстро, не обращая внимания на гомон и женские тела, облепившие меня со всех сторон, стоило мне возникнуть в поле видимости жадного косяка.

Она не успела даже податься вперед, когда я приостановился перед ней и, не глядя, бросил:

— Двадцать. Пойдем!

— Двадцать мало! — Голос был именно таким, каким представлялся: сиплым и глухим, словно ей в горло затолкали кусок колючего мха. — За двадцать могу только отсосать, а если трахаться, то сорок.

Несмотря на сказанное, она встала и покорно поплелась за мной. Остальные жрицы любви с разочарованными вздохами и унылыми матюгами отступили.

Дойдя до освещенной улицы, я обернулся, чтобы как следует её рассмотреть. Грязные волосы — первое, что бросилось в глаза — осветленные сальные пряди, скрепленные на темени яркой пластмассовой заколкой в виде цветка. Кожа нездорового серого цвета, особенно по контрасту с алой помадой на тонких губах. Видимо, она была наркоманкой и сейчас пребывала в ломке — покачивалась из стороны в сторону и зябко терла руками предплечья.

Пожалуй, я сделал правильный выбор. Скормив эту тварь Архипу, я не только ублажу его, но и очищу немножко этот мир от грязи. Да и самой пропащей душе окажу услугу.

Напоследок зачем-то посмотрел ей в глаза. Пару секунд мы играли в гляделки, затем она отшатнулась.

— Никуда я с тобой не пойду — ни за двадцать, ни за сорок, ни за сто!

Я так удивился этой фразе, что смог только выдавить:

— Почему?

— Не пойду, и все! Своя шкура дороже, так что катись-ка ты своей дорогой, пока цел!..

Меня затрясло от ярости. И это шло не от Архипа — ярость была моей собственной. (Впрочем, в последнее время мы были настолько слиты, что все труднее становилось различать его и мои эмоции.) Мне хотелось схватить наглую шлюшку за липкие волосы и приложить изо всех сил раскрашенной мордой о стену ближайшего дома. Так, чтобы осколки пластмассового цветка разлетелись во все стороны вперемешку с брызгами вонючей крови… Но я не успел этого сделать — ощутив опасность, она отскочила назад.

— Только приблизься, и я заору! Так завизжу, что мигом сбегутся все наши — и девочки, и сутенеры! Как думаешь, у тебя получится уйти живым?..

Меня отпустило, резко. Не знаю, как ей удалось одной фразой или даже интонацией загнать мою алую жажду обратно, за грань. Пошатнувшись от внезапной смены состояния, я прислонился к той самой стене, о которую только что хотел размозжить грязную голову.

— Уходи. Возможно, ты проживешь еще год или два, но все равно подохнешь в какой-нибудь канаве от СПИДа или передозы… — Мой собственный голос казался мне чужим — шелестящим и щекочущим гортань, как лапки набившихся туда насекомых.

— Смерть от передозы приятнее!

Это было последнее, что выпалило дитя порока, прежде чем с поспешностью унести ноги.

Мне было на редкость паршиво. Тянуло опуститься на четвереньки и заскулить. Но главное — зачесался левый глаз: Архип, непонятно чего испугавшийся, вновь напоминал о себе.

— Дядя, эй! Может, я на что сгожусь?..

Я с трудом сфокусировал взор: из той же стайки, но постарше, погрудастее и менее обглоданная жизнью. Взрыва эмоций из темных глубин не последовало, лишь глаз продолжал свербеть.

— Я так поняла — Настька вам не подошла. И правильно: ее разглядеть, так сущая мымра! И на панели уже давно, лет с одиннадцати.

— Скорее уж, наоборот.

— Что наоборот?

— Я ей не подошел.

— Да не берите в голову! Она чокнутая совсем, да и наркоманка к тому же. Ее отсюда не гонят только из жалости! В мозгах у нее черте что творится. Я вот в упор не понимаю, как такой видный дядечка может не подойти! Я, кстати, намного чище, чем она, ничем не болею — могу и справку показать.

Я снова прислушался к себе. Нет, слишком слабо. Боюсь, этой кандидатке не утолить моего голода.

— Пожалуй, не стоит.

— Жаль! А я всем сказала, что домой пошла, чтоб за мной не увязались. А теперь возвращаться…

Она демонстративно вздохнула и выжидательно уставилась на меня, не желая так скоро сдаваться.

С одной стороны, ситуация выглядела заманчиво: пропажу шлюшки оставшиеся за углом девки и их невидимые во тьме сутенеры никак не свяжут со мной. Но вот как расшевелить заскучавшего Архипа? До предела, до максимума — чтобы он ужрался, упился и оставил меня в покое надолго?..

— Знаешь, я бы, пожалуй, провел с тобой время, но только у меня дома. А туда придется прогуляться.

— Далеко?

— Прилично.

— А на кой? В этих пустующих домах можно найти приличную комнатуху, с койкой.

— Это не обсуждается. Не хочешь — прощай.

Она скорчила недовольную гримасу. Но тут же торопливо кинула, пока я не успел передумать:

— Согласна! Приплатишь мне только чуток — за время, что мы будем ножки трудить.

Поначалу я рассчитывал просто пройтись, послушать ее болтовню, полюбоваться на испитую физиономию, дожидаясь, пока меня не затопит отвращением — а затем подыскать удобную развалину. Но чем дальше мы отходили от 'садика разврата', тем явственней я сознавал, что веду ее действительно домой, и это мудро: на своей территории будет и безопаснее, и острее. Я закипал… но не мгновенно, как раньше, а медленно, градус за градусом. Шаг за шагом наполнялся безумием, но контролируемым, владея собой — и мозгом, и телом.

Принято считать, что маньяк не cможет напасть на человека, если вступил с ним в эмоциональный контакт: разговорившись, перестает воспринимать как жертву, но — как подобного себе. У меня было наоборот: чем больше смотрел на тупую грязную девку, чем дольше слушал бессвязный вздор — тем сильнее ощущал ее ущербность, недо-человечность. Тем больше отличий видел от своей Варежки. А это было катализатором…