Ника Созонова - Грань

Книги, когда я собирал их в одну кучу и складывал в мешок, вели себя как живые: выскальзывали из рук, жалобно шелестели страницами — словно боялись, что я собрался их сжечь. Я же не варвар — положу их рядом с помойкой, но не выкину: быть может, еще какой-то ребенок окунется в волшебные миры, где после испытаний и бед обязательно становится хорошо…

Но когда все было готово, отчего-то у меня не хватило духа вынести три забитых под завязку мешка из квартиры, и я бросил их у дверей, в прихожей.

Подошел к зеркалу и впервые за много дней встретился со своим отражением. Плюнул себе в лицо. 'Ну, вот он я. Забирай меня полностью, со всеми потрохами. Делай, что хочешь — видишь: ты победил'.

На волне опустошенного спокойствия решил проглядеть книжки, что принесла Алиса. Не то чтобы было интересно — из чувства долга: воровала, рисковала — и все ради моего исцеления.

Усваивалось прочитанное с трудом — сказалось отсутствие привычки к теоретическим занятиям. Я — практик. На пятнадцатой странице понял, что Алиса предусмотрела такой вариант: отдельные абзацы или фразы были подчеркнуты, а на полях стояли пометки: 'Сомнительно', 'В точку!', 'Дельная мысль', 'Бред собачий'… Вот умница — позаботилась обо мне, убогом. Дальше читал только подчеркнутое, пропуская порой целые главы.

Речь в этих серьезных книжках, изданных в конце 20-го и начале 21-го веков, шла, в основном, о бессознательном. Том самом таинственном бессознательном, куда простым мадам строго-настрого запрещалось лезть. Отдельные перлы смешили — скажем, безаппеляционное утверждение о сексуальности как основной доминанте человеческого бытия. Что-то совпадало с моим восьмилетним опытом 'ведущего' и вызывало незаинтересованное согласие. Но было и нечто новое. Мне показалась интересной мысль, что самый глубокий слой бессознательного — общий для всех людей. Некая единая база или платформа, где живут древнейшие образы, инстинкты и архетипы. Положительно, в этом что-то было. Может, и глубинные чудовища у всех общие? И Кромешный Хозяин Скуна — с его желтыми клыками, вывернутым наружу мясом и мириадом пристальных огоньков — тот же самый одушевленный сгусток древней тьмы, что живет у меня за левым глазом?..

Не назвать ли мне его Архетипом? Или сокращенно — Архипом. Так и представляется нечто бородатое и закорузлое. Некий общий наш со Скуном дедушка…

Стоило мне смириться, принять власть Архетипа-Архипа, как мой рассудок воспрянул и стал работать строго и четко, как часы. Правда, темы выбирал специфические и никак не абстрактные. Я понимал, что мне нужен определенный план действий, основанный на двух китах: утолении его (моей) жажды и нашем обоюдном нежелании закончить жизнь в самое ближайшее время от инъекции быстродействующего яда.

Я точно знал, что мне (нам) нужно, успев досконально разобраться в своих симптомах. Если Хозяин Скуна просыпался при виде женщин, хоть немного напоминавших его умершую жену, то у меня, напротив, потребность уничтожить, разорвать и растереть по земле возникала при виде детей или подростков, совсем не похожих на мою Варьку. По сути, мне было хуже, чем альбиносу — любая мелочь, даже просто каприз чужого ребенка могли спровоцировать приступ.

Почти все свободное время я проводил в дотошном анализе собственного внутреннего мира. Много бродил по городу, рассматривая встречных. Учился пробуждать и усыплять свое голодное чудовище по собственному желанию. Порой возникало радостное ощущение, что вполне могу его контролировать. Правда, подспудно я понимал, что Архип просто потакает мне, подыгрывает, зная, что я сдался. Снисходительно наблюдает за моими манипуляциями, усмехаясь глупой самоуверенности жалкого человечка, не сомневаясь, что получит свое, лишь только придет время.

Во время одной из прогулок меня осенило: понял, кто именно мне нужен. Нашел идеальную жертву, уничтожив которую, не только не совершу страшного преступления, но, наоборот, помогу миру слегка очиститься.

Проституция, насколько я знал из истории, процветала всегда, но наши дни отличались обилием детей, торгующих своим телом. Даже в лучшие времена, как ни старался, не мог пробудить в себе жалость к маленьким торговцам детством — лишь брезгливое отвращение. Сейчас же при одной мысли об этих ошметках общества мой мозг начинал дымиться и плавиться. Я знал место, где они чаще всего промышляют — в центре, в скверике, недалеко от места моей работы (потому я нередко натыкался на них, возвращаясь поздно вечером домой).

Готовился к своему первому 'мероприятию' долго и тщательно. Мелочи типа бритья и пришивания оторвавшейся пуговицы успокаивали, рассеивали внимание, что было приятно, так как, чем больше я экспериментировал с самоконтролем, тем сильнее — на самом деле — наш общий со Скуном дедушка подчинял меня. Мне почти все время теперь казалось, что кожа на лице горит, а взгляд было все труднее сфокусировать на чем-то конкретном — поэтому отвлекающие ненадолго занятия были единственным видом отдыха. Я очень надеялся, что, как только удовлетворю его (наш) голод, это состояние отпустит на время, даст продолжительную передышку.

Так что в ту ночь я вышел из дома франтом. Никогда прежде рубашка не сияла такой белизной, а ботинки не были начищены до черно-зеркального блеска.

В 'садике разврата' (так в простонародье окрестили это место) посторонних, как обычно, не наблюдалось — исключительно ищущие удовольствия на час или на ночь и готовые предложить таковое за небольшую мзду. Первых было значительно меньше — две-три сиротливых, нервно косящихся по сторонам фигуры. (Платить за любовь в нашем обществе столь же позорно, как и брать деньги. Поощряются лишь обоюдобескорыстные совокупления.) На их фоне я, верно, выглядел образцом спокойствия и респектабельности. Девчонок же было много — худые, стройные, тучные, в разной степени изношенности и обглоданости жизнью, они кидались на каждого потенциального клиента, подобно изголодавшейся стае чаек. Были и мальчики, числом поменьше. Они вели себя спокойнее и даже с некоторым — весьма условным, впрочем — достоинством. В отдалении, невидимые во тьме — за исключением сигаретных огоньков, отдыхали нешумные сутенеры.

Я задержался у входа в скверик, в тени дерева. Медлил, приглядываясь и примериваясь: ошибиться было нельзя, нужна была правильная особь — если уничтожу кого попало, Архип может не наесться и, следовательно, не успокоится и не уснет.

Наконец, отыскал глазами ту, что нужно. Она стояла на границе светового пятна, отбрасываемого единственным на весь сквер фонарем. На вид лет тринадцать-четырнадцать. Вместе со всеми кидалась на каждого проходившего мимо мужчину, но те лишь брезгливо отворачивались, а потом ее оттесняли товарки, и со своего наблюдательного пункта я видел, как кривилось ее лицо и губы что-то шептали — верно, ругательства. И хотя черт лица с четкостью рассмотреть я не мог, во мне росла уверенность, что это именно то, что требуется.