Наталья Резанова - Золотая голова

— и пышногрудые коровы, и мелкие куницы. Собрались, как выразился Самитш, и домочадцы, в том числе то ли секретарь, то ли управляющий, которого я видела накануне. Когда возле меня очутился Эгир, я попросила его просветить меня. Оказалось — и впрямь управляющий, и звали его Олиба. Из старшей челяди присутствовала госпожа Риллент. Держась в тени, она долго разглядывала гостей, потом посмотрела на меня. Тальви я на время потеряла из виду — гости, а они все прибывали и прибывали, сразу же направлялись к нему. Надо добавить, что, какие бы чувства ни вызывал у меня патрон — а порой они были весьма далеки от теплых, — сегодня на него смотреть было поприятнее, чем на остальных. Хотя бы потому, что на нем не было этих бантов и ленточек. Правда, потертому замшевому камзолу, в котором он обычно ходил дома, нынче он изменил. Но уже за одно отсутствие на новом камзоле всяческих финтифлюшек с него снималось множество грехов.

Как сообщила мне поутру Мойра, праздник должен был начаться с мессы. Так и произошло. Я с удовольствием отметила про себя, что, бывает, посещаю службу не только из желания что-нибудь разведать и кого-нибудь выглядеть. Хотя и тут я была не совсем права. Я намеревалась посмотреть, каков у Тальви капеллан. К некоторому моему удивлению, служил тот же сельский священник, что был вчера на деревенской площади. Явно смущаясь подобной паствы, он неуверенным голосом начал читать проповедь о замечательной важности сего дня, ибо он знаменует союз между властелином и подданными, подобно тому, как грифон, что служит гербом дому Тальви, являет собою символ союза Бога и человека…

Поскольку во время службы мне удалось убраться подальше как от патрона, так и от гостей и откочевать поближе к госпоже Риллент, я выразила шепотом свое недоумение по поводу личности проповедника.

— Да, — подтвердила она. — В замке нет капеллана. Для совершения треб у нас приглашают отца Нивена из деревни.

— Странно, — сказала я. — Господин Тальви не кажется скупым человеком, а денег у него достаточно, чтобы содержать при себе десяток священников.

— Именно поэтому, — назидательно произнесла домоправительница, — он и не желает терпеть в своем замке избалованных и ленивых приживалов, а придворные капелланы все таковы. Он предпочитает, чтоб у него служил простой сельский пастырь. И пусть у отца Нивена есть свои недостатки… — мне показалось, будто она что-то недоговаривает, — господин дает ему много денег для бедняков прихода. Он также оплатил постройку новой церкви во Фьялли-Маахис. За это нашего господина в округе еще больше уважают…

На бледном лице госпожи Риллент проступил несвойственный ей румянец, и она стиснула в пальцах четки. Я кивнула. В округе, конечно, могут сколько угодно уважать Тальви, а пожилые дамы — умиляться его благочестию. Благочестию, как же! Он, разумеется, прав — домашние священники славятся ленью, обжорством и сластолюбием. Но известно также, что они нередко промышляют шпионством. Дешевле отсыпать денег на благотворительность скромному сельскому пастырю, пусть и с таинственными «недостатками» — а у кого их нет, недостатков-то? — и заодно избавиться от подобной напасти.

А может, не в одной благотворительности дело, и…

Нет. Не стоит сейчас думать об этом.

Библиотекаря у него нет, священника у него нет. И служит деревенский пастырь в роскошной капелле.

Посвященной святому Христофору. Покровителю странствующих и путешествующих. Тому, кто нес непосильную ношу и хотел служить величайшему из господ.

Сомнительно, чтоб Тальви мечтали кому-то служить. Судя по этому представителю рода, они предпочитали, чтоб служили им.

Домоправительница продолжала что-то шептать. Кажется, она все еще восхваляла необыкновенное благочестие рода Тальви. Такое молитвенное отношение к добродетелям господ, прямо скажем, плохо сочеталось с ее вчерашней готовностью поверить в жестокость хозяина.

— … И здоровье им за то даровано, и долголетие, и сила…

Я опустила глаза. Все-таки я в церкви. Могу я хотя бы в церкви удержаться от своих чертыханий!

Ну, а после мессы вышли в сад, где мне еще не приходилось бывать, а там были уже накрыты столы. Кто-то вскричал, какой, мол, Тальви счастливец — все у него есть, и даже погода к нему милостива — захотел гостей в саду угощать

— и солнце сияет! Я с тоской поглядела на небо, но там не было видно ни облачка. Что ж, будем веселиться. Самитш — он когда-то успел переодеться — заявил, что, встретив на пути труппу бродячих актеров, взял на себя смелость пригласить их в замок, и к вечеру они должны быть здесь. Почему к вечеру? Но, господа, их колымага при всем желании не может катить с такой быстротой, как моя карета, да и ваши тоже… Для Тальви сообщение советника не было неожиданностью, его, вероятно, предупредили сразу по приезде. Но гости завопили от восторга. Глотки у них были такие, что на охоте они смело могли обходиться без рогов. Впрочем, рогами их наверняка обеспечивали супруги… Однако до вечера было еще далеко, а столы ломились от яств. Отец Нивен благословил трапезу, и челюсти заработали. Священника усадили на дальнем конце стола — вместе с управляющим и домоправительницей. Как бы ни был благочестив владелец замка, место сельского священника — рядом с челядью. Я с радостью отправилась бы к ним и разведала, что за птицы этот Олиба и отец Нивен, чем дышат и каково творят, но мне этого не позволили. А как же! Если гости прибыли сюда главным образом, чтобы набить брюхо и напиться, то гостьи

— дабы поглазеть на меня. Нельзя же было лишать их такого удовольствия. Надеюсь, в своем серо-черном платье, как у какой-нибудь дамы-благотворительницы, я выглядела достаточно блекло в их цветнике. Может быть, оскорбительно блекло, но они вряд ли это поняли.

За столом я сидела, как всегда, по левую руку от Тальви (по правую находился Самитш), а рядом со мной восседала какая-то дородная Арсинда. Она первоначально хотела было возмутиться таким соседством, но смекнула, что вблизи хозяина замка шуметь не стоит, а утолив голод и выхлестав несколько бокалов сладкого вина, наподобие того, что обожал Рик, и вовсе пришла в благостное расположение духа и начала приставать ко мне с разговорами. Я тоже не желала быть грубой, однако разговоры ее были мне ни к чему. Поэтому я со всей возможной ловкостью втянула в беседу сидевшую напротив круглолицую Гумерсинду (Эгир, которого она при этом выпустила из когтей, метнул на меня благодарный взгляд), а потом незаметно выбыла из общения, предоставив дам друг другу. Представляю, что они будут повествовать о моих высказываниях домашним… Черт побери! Почему среди так называемых порядочных женщин столь мало умных? Нет, есть, конечно, но все же так мало, что ум впору считать признаком непорядочности. А может, не тех надо мнить порядочными?