Наталья Резанова - Золотая голова

— дабы поглазеть на меня. Нельзя же было лишать их такого удовольствия. Надеюсь, в своем серо-черном платье, как у какой-нибудь дамы-благотворительницы, я выглядела достаточно блекло в их цветнике. Может быть, оскорбительно блекло, но они вряд ли это поняли.

За столом я сидела, как всегда, по левую руку от Тальви (по правую находился Самитш), а рядом со мной восседала какая-то дородная Арсинда. Она первоначально хотела было возмутиться таким соседством, но смекнула, что вблизи хозяина замка шуметь не стоит, а утолив голод и выхлестав несколько бокалов сладкого вина, наподобие того, что обожал Рик, и вовсе пришла в благостное расположение духа и начала приставать ко мне с разговорами. Я тоже не желала быть грубой, однако разговоры ее были мне ни к чему. Поэтому я со всей возможной ловкостью втянула в беседу сидевшую напротив круглолицую Гумерсинду (Эгир, которого она при этом выпустила из когтей, метнул на меня благодарный взгляд), а потом незаметно выбыла из общения, предоставив дам друг другу. Представляю, что они будут повествовать о моих высказываниях домашним… Черт побери! Почему среди так называемых порядочных женщин столь мало умных? Нет, есть, конечно, но все же так мало, что ум впору считать признаком непорядочности. А может, не тех надо мнить порядочными?

Большая часть гостей веселилась от души, но меня не оставляло чувство, будто что-то здесь не так. Я не великий знаток по части празднеств в дворянских домах, но довольно живу на свете и побывала в разных обществах. Не потому ли меня угрызало это ощущение, что Тальви утром сказал, чем является для него этот праздник? Предлогом. Чего нам ждать? Каких неожиданных неприятностей?

Пока что событие последовало ожиданное — доложили, что прибыли актеры. Тальви сказал, что сам взглянет на них и решит, достойны ли они представлять перед его гостями. Хотя перед этим избранным обществом вряд ли выступали великие мастера, те из гостей, кто еще был в состоянии понимать сказанное, важно закивали. Самитш вызвался сопровождать хозяина Я также поднялась из-за стола. Тальви не стал возражать Подозвал управляющего и велел проводить актеров в библиотеку Оставив общество веселиться в вечереющем саду, мы поднялись по лестнице. Слуги зажгли свечи, и возникшая из коридора госпожа Риллент двинулась вперед, освещая нам путь. Очевидно, она сочла себя не вправе оставаться за столом, раз хозяин ушел и могли последовать новые распоряжения.

Самитш, который за столом вел себя вполне посветски, изумляя провинциалов манерами эрденонского жителя, стоило нам покинуть прочих гостей, оставил притворство. Его лицо стало угрюмым и усталым.

— Как здоровье его светлости? — спросила я у Тальви. Он резко повернулся ко мне.

— Жив, если ты это желаешь узнать.

Олиба, человек, судя по всему, опытный, не хотел оставлять актеров в библиотеке без присмотра — книги ведь больших денег стоят, комедианты же братия еще та-и продержал служителей муз где-то за задней дверью, впустив, только когда мы уселись в кресла, а госпожа Риллент поставила шандал на стол и покинула нас. Они вошли — десяток мужчин и женщин, одетых с жалкой роскошью, ничем не уступающей той, что отличала гостей, оставшихся в саду, разве что ткани были победней, а драгоценности — из дутого стекла и дурно позолоченной меди, бледные от усталости под слоем пыли и загара. Как только я увидела женщин, то поняла, что это, должно быть, южане. На Севере все еще держится стародавний обычай, допускающий в актеры исключительно мужчин. Фризбю когда-то объяснял мне, что обычай этот родился как из соображений нравственных, так и из сугубо благого желания избавить женщин от тягот кочевой жизни. Идиотское желание — как почти все благие. Большинство знакомых мне актеров-северян были люди женатые и таскали семьи за собой по дорогам. И кочевой жизни им хватало сверх головы, со всеми ее тяготами, но без единого удовольствия.

Высокий тощий мужчина, назвавшийся Дайре, главой трупы, и впрямь говорил со скельским выговором — таковую речь, толковали мне южане, они у себя в Древней Земле почитают образцовой. Речь у него была образцовая, а манеры заискивающие. При нынешних настроениях («Эрденон для эрдов») вряд ли южане стяжали в городах и селениях большой успех. Одна надежда — на просвещенных вельмож, а просвещенные бывают самодурами похуже самых темных невежд. Глава труппы сделал попытку представить хозяину своих актеров, особливо же актрис. Тальви перебил его, спросив, что тот имеет представить для развлечения гостей. Дайре, низко поклонившись, приложив руку, длиннопалую и не весьма чистую, к груди, объявил, что труппа его числит за собой множество пьес, как легких и занимательных, так полезных и поучительных, подобных знаменитому моралите «Наказанный порок»…

— Старье, — оборвал его Самитш. — Ты бы еще «Девять бессмертных героев» предложил.

Дайре снова поклонился, точно извиняясь. А мне стало грустно. Напрасно альдерман это сказал. Конечно, над «Девятью героями» нынче не смеется только ленивый, и вышучивают их в каждом балагане, так же, как раньше в каждом балагане торжественно представляли. Но это была единственная пьеса, которую я успела посмотреть вместе с родителями. Это было, кажется, после Пасхи. Городские власти Кинкара разрешали тогда к представлению — как и сейчас — лишь старые, проверенные и душеполезные пьесы. Но мне тогда было пять лет, я сидела у отца на плече и с упоением смотрела на Цезаря, Александра, Самсона, Иуду Маккавея и других непобедимых древних рыцарей. В этом возрасте не замечаешь, что латы на рыцарях картонные, мечи у них деревянные, и хочется верить, что герой — это взаправду герой.

Стоит подрасти, и начинаешь понимать, что герои хороши только на подмостках балагана.

Но Дайре не собирался мучить публику героями. Он заявил, что может представить «забавные комедии, пантомимы и пасторали.

— Вот пасторалей не надо, — снова вмешался Самитш. — Они хороши в городе, а здесь пастухи с пастушками и без того глаза намозолили.

— Есть также совершенно новая пьеса, с пением, музыкой и танцами, на мифологический сюжет. Называется «Примирение Кефала и Прокриды». Она недавно игралась при императорском дворе в Тримейне и стяжала там значительный успех, оставшись притом, как сказал поэт, незамаранной грубыми хлопками черни… Если господину будет угодно продлить наше пребывание здесь, то я сейчас завершаю перевод одной замечательной английской трагедии, тоже совсем новой…

— О трагедиях — после, — сказал Тальви. — Сегодня, ежели вы в состоянии, представите комедию по собственному выбору. Играть будете в большом зале, там достаточно места. А завтра, коли погода дозволит, покажете под открытым небом «Кефала и Прокриду».