Через Великий лес - Катерина Камышина
— Я вижу, ты огорчён, — с сочувствием сказала зеленоволосая. — Мне жаль, что ты не можешь отдохнуть в Хиллодор дольше. Земляная Мать исцеляет все огорчения.
— Мне некогда отдыхать. Я должен спешить, а ты не хочешь указать мне дорогу.
— Хиллодор нет дела до наших желаний, — ответила она с улыбкой и легко тронула Ская за плечо. — Но Хиллодор мудрее нас. Время, проведённое здесь, не бывает потрачено впустую. А теперь, если хочешь, ступай за мной. Тебя ждут.
— Кто меня ждёт? — слабо удивился Скай.
— Слушающие. Им нужно услышать твои слова.
Кругом было светло и мирно, точно так же, как и вчера, так же тонко пахли цветы, и зеленоволосым, занятым своей жизнью, не было до Ская никакого дела. Но сегодня он шёл, стиснув зубы и глядя прямо перед собой. Казалось гнусным, что ему может быть спокойно и радостно, пока Колдун лежит посреди холодных камней, погружённый в непробудный сон. Это было чем-то сродни предательству.
Деревья расступились, и теперь Скай следом за женщиной поднимался на залитый светом холм, весь белый от цветов. То там, то здесь стояли, греясь на солнышке, старики. Некоторые из них были совсем неподвижны, но другие провожали Ская взглядом, и от этого ему становилось теплее.
На самой вершине холма, их ждал ещё один старик, не просто старый — древний на вид. Его руки, сложенные на груди, были узловатыми, коричневыми и грубыми, и Скай подумал со смесью жути и любопытства: превратился он уже в дерево или ещё нет?
Но старик дышал, медленно и глубоко. Очень долго Скай не слышал ничего, кроме этого размеренного дыхания, шума ветра и жужжания пчёл где-то поблизости. Он не знал, чего ждёт, и робко переминался с ноги на ногу. Он почти уже набрался духу, чтобы заговорить первым, как вдруг старик шумно вздохнул и открыл глаза. Они были медово-золотистые и искрились, как молоко Ирконхер в круговой чаше. Старик посмотрел прямо на Ская и сказал ему, как ни в чём не бывало:
— Ты, должно быть, удивляешься, почему Хиллодор никого не называют по имени? Все живущие-под-крышей этому удивляются. Хиллодор думают о именах иначе, чем вы, — старик с кряхтеньем повёл плечами, будто стряхивал сон, и продолжал своим гулким, рокочущим голосом: — Теперь, однако, мне важно услышать твоё имя.
Скай проглотил комок в горле. Это был первый раз, когда ему предстояло назваться своим новым именем.
— Меня называют Вейтаром, — ответил он через силу.
— Вейтаром? — повторил старик с удивлением, будто пробовал имя на вкус, и отмёл его неторопливым взмахом руки. — Нет, это не то, что мне нужно услышать. Это — пустое слово, ваша игрушка. Оно ничего не говорит мне о крови. Я хочу услышать твоё имя по отцу и роду.
Скай низко опустил голову. Соврать значило поступить как бесчестному трусу. Сказать правду значило стать в глазах зеленоволосых хуже, чем трусом, — изменником и изгоем.
Делать нечего, угрюмо сказал он себе. Теперь так будет всегда. Я больше не сын Предводителя. Надо привыкать.
— Меня изгнали из моего города. Ни отца, ни рода у меня больше нет.
Но зеленоволосые и бровью не повели. Женщина мягко улыбнулась, а старик фыркнул с неприкрытым раздражением:
— Вы, светлокожие, живущие-под-крышей, глупы, точно дети, если думаете, что вашим словам под силу разорвать кровную связь. Ваши слова слабы, они младше наших. Мне до них дела нет.
Скай вытаращился на него, поражённый. Услышь такое в Фир-энм-Хайте, этого старика сочли бы сумасшедшим и обходили бы стороной.
— Так говорит Прежний Закон, — возразил Скай строго, но старик и на это только рукой махнул.
— Я слышал ваши законы. Они косноязычны и пусты.
— Но…
Скай задохнулся. Он просто не знал, с чего начать, настолько всё это было очевидно и привычно. Человек ведь рождается, и о том делается запись в городской книге: «Родился на свет сын у Дхайвэйта из рода Ликов и его жены Дэйяр». А спустя шесть зим в той же книге хронист прибавляет: «Был он Наречён, и отец дал ему имя Скаймгерд».
С того дня до самой смерти на человеке лежит тяжкий и почётный долг — жить так, чтобы принести своему роду честь и добрую славу.
Или же покрыть свой род позором и быть изгнанным, вычеркнутым изо всех хроник и из людской памяти.
Раньше Скай не мог даже уместить эту мысль в голове: вот ты жил — бедно или богато, дружно или не очень — среди своих дедушек, тётушек, братьев и сестёр, родных и двоюродных, и дом у тебя был, и вдруг… Вдруг — раз, и ничего не осталось, ты один, пойти тебе некуда, и для бывших родичей и друзей ты всё равно что неприкаянный мертвец. Что может быть хуже? Прежний Закон мудр и говорит, что изгнание — наказание хуже смерти.
А старик-зеленоволосый отмёл всю святость законов повелительным жестом:
— Назови дальше весь свой род. Мы должны услышать имена твоих предков.
И, поскольку это было первое, чему учили фир-энм-хайтских малышей, Скай ответил прежде, чем успел себя остановить:
— Мой отец — Дхайвэйт Вороново Крыло, сын Белиара Хранимого Имлором, сына Ванрайта…
Меня изгнали, подумал он безжалостно и осёкся. Это больше не мой род. Я им — чужой человек.
Но старик велел ему:
— Продолжай.
— Ванрайта Старого, — проговорил Скай неловко. — А Ванрайт Старый был сыном Дхайвианта Корабела, сына Олтаранта; а Олтарант Колдун был сыном Лаин'ара, сына Отроара; а Отроар был сыном Нэмвера Зеленоволосого, сына Дорона Хрониста; а Дорон был сыном Кана Лика, заклинающего железо. До Кана я никого не знаю, и считают, что с него пошёл наш род…
Он с удивлением заметил, как женщина и старик обмениваются оживлёнными восклицаниями, будто услышали радостную весть.
— Так, так, — прогудел старик. — Мы рады, что не ошиблись и что ты делишь с нами общую кровь, но мне дивно слышать, что вы с Отроаром из одного рода. Много ли ты слышал об Отроаре?
— Нет, — ещё больше удивился Скай. — Только то, что в роду передают. Что он много раз спасался из огня, и других спасал, когда были пожары. И что он бился с дэйхем и много где бывал, и у него был меч — Пляска… А когда он состарился, то ушёл из города вместе с Ойрелом, его племянником, и
