Повелитель Тьмы: Милый, милый Повелитель (СИ) - "Tomek Wilmowski"

Воспользовавшись шансом, Истрим увлёк Повелителя в сторону. Миг, и они оказались наедине, посреди источающих сине-зелёное сияние густых лиан, ветвей и корней. Бой теперь кипел где-то в стороне, на ставшей невидимой из-за растительности и тумана дороге.

Руки апофикара оставались всё там же, где были, но сам он опустился на одно колено перед своим Повелителем:

— Вы живы… — ладонь, лежавшая на по-юношески тонком плече, скользнула выше, на шею. Другая, с неохотой оставив талию Повелителя, завладела изящной белоснежной ладонью, которая мгновенно, словно величайшая драгоценность и награда, была прижата к губам Истрима.

— Слушай, почему бы нам… — вдруг громыхнул и также внезапно затих чужой бас.

Сложно поверить, но при всей грандиозности фигуры Браксару каким-то невообразимым образом удалось подкрасться сквозь заросли совершенно бесшумно… И застать напарника в неожиданной и весьма недвусмысленной позе — на коленях перед смутно-знакомым пареньком. Да ещё и ладонью этого самого паренька, крепко прижатой к губам.

Одно бледное лицо немедленно начало наливаться алой краской, то ли — гнева, то ли — смущения, другое осталось бесстрастно-холодным.

Две пары глаз уставились на оборвавшего фразу на середине отважного имперского генерала, в посвящённом одним только битвам мозгу которого со скрипом ворочались шестерёнки мыслительного процесса. Сперва Браксар, конечно, хотел сделать Истриму скабрезное замечание, что для дел любовных время и место подходит не лучшим образом, но затем… Затем отдельные детали стали складываться ясную для каждого картину. С одной стороны — совершенно не вписывающийся в свой привычный бесстрастно-надменный образ апофикар. С другой — раскрасневшийся юноша, которого генерал смутно припоминал… Которого, вероятно, видел раньше.

Видел не где-нибудь, а в самой Железной Цитадели!

Без привычной чёрной формы и фона из серых стен имперского оплота узнать его было сложно, но это точно был личный паж Императора.

Императора…

Громкий щелчок закончившего мыслительную операцию генеральского мозга слышали, вероятно, не только Повелитель Тьмы и Истрим, но и сражающиеся в паре десятков метров от них солдаты. Даже сквозь шум продолжающегося сражения. Теперь уже и лицо Браксара начало резко краснеть. Он поспешил скрыть это, бухнувшись на одно колено и склонив голову в поклоне, но из-за роста всё равно возвышался над Повелителем, и картина смущения оставалась хорошо видна.

— Мой Император! — голос генерала выдал охватившее его волнение.

***

Два высших имперских офицера стояли бок о бок, воплощая единение преданности, и толкаясь плечами, словно соперничающие за внимание школьники. Чьё внимание? Об этом Повелитель предпочёл бы не задумываться, но хотел верить, что слуги видели в нём непререкаемого Повелителя, архитектора и властителя Вечной Империи. Вот только при его внешних данных, когда он сам казался школьником на фоне Истрима и Браксара, это было маловероятно. Подтверждением догадок были глаза верных, их жадный блеск и жар тяжелых взглядов. Словно пытаясь сбросить их с себя, и прогнать лезущие в голову липкие мысли, Повелитель мотнул головой, но добился лишь того, что отросшие непокорные волосы разлохматились ещё сильнее, чем было.

Последовал глубокий вдох, и медленный, со вкусом, выдох.

Он мирился с тем, что с тайной его облика знаком апофикар, но не спешил, и не желал посвящать в неё других. То, что генерал обнаружил истину, было крайне неудачно, но не фатально. В конце концов, Повелитель не сомневался в Браксаре, и сейчас, размышляя, понимал, что верит в способность генерала сохранить глубоко в сердце полученное знание. А значит, тяготиться новой реальностью было глупо. Её следовало принять, и действовать в её свете.

Настала пора решительных действий.

Повелитель взглянул на замерших перед ним мужчин — офицеров, советников, верных. Тех, кто оставался предан своему государю несмотря ни на что. Тех, кто готов был следовать даже за тенью Повелителя.

На миг во взгляде льдисто-серых глаз родилось мерцание, которое можно было назвать почти нежным. Но порыв схлынул, обнажая железную решимость

— Пора вернуть своё, не находите? — мрачная тяжесть сказанных слов кроваво-пурпурным дымом легла среди лиан и ветвей, подавляя и подменяя собой их природное сияние. В этом колдовском мареве необоримой решимости тонкая, юношеская красота проступила с особым контрастом, и за ней, словно дух первозданного мрака, встал образ закованного в чёрные латы гиганта, и его окованные Тьмой длани легли на хрупкие плечи Повелителя, сжимая их когтистыми пальцами.

Если Браксар где-то в глубине души ещё сомневался, что перед ним — его Император, допускал, что верит, потому что хочет верить, то вид восставшей в льдисто-серых глазах непроглядной тени заставил его отбросить последние сомнения. Им, как и Истримом, овладело желание немедленно опуститься на колени, и повторить торжественную клятву верности своему единственному властелину, могущественному и прекрасному, совершенному, как увенчанное солнечной короной божество старинного храма.

***

Шок внезапного воссоединения с Императором прошёл на удивление быстро. Быть может, потому что в глубине души Браксар так и не смог поверить, что его господин, живое божество войны, величия и славы, может умереть. Но на смену одному чувству пришли другие. Мрачные и тяжкие. Тут было и удивление тем, кто скрывался за грозным Доспехом, и смятение от несоответствия реальности воображаемому. Хотя, честно говоря, генерал никогда не был до конца уверен в образах Повелителя, которые приходили к нему в мечтах. Они всегда разнились между собой, изменяясь в соответствии со словами и делами владыки, свидетелем которых становился Браксар. И, кроме того, был ещё болезненный укол ревности, разочарования и гнева, что Император одного Истрима счёл достойным посвящения в тайну…

В погоне за дымной надеждой, преследуя спешащих к «Копью Тьмы» Гроуввейера и Серафа, Браксар не жалел сил. Выжимал последнее из мчащих на парах магического заряда «Гаргулий», рубил брошенных на перехват солдат наместника и обезумевших сектантов, ломал кости зомби-воинов. Наконец, в высоком соборе Последнего Бастиона, где алые тени кружили в ритуале над трупом своего Епископа, одним точным ударом рассёк наследника фанатичной власти — Викария, и открыл путь за крепостные укрепления «Стены». Но рвущая грудь обида заставила генерала показать, что все эти кровопролитные деяния — разминкой перед настоящей бойней. С особой яростью орудуя клеймором, он прорубал путь вперёд.

К катафалку, где покоился Доспех Императора.

Имперские солдаты были либо слишком заняты, пытаясь противостоять «Вампирам», чтобы обращать на него внимание, либо, узнавая генерала, сбегали с его пути, но гвардейцы наместника, и особенно белая стража виконта, охраняющая ценный груз, были настроены решительно. Только все их жалкие потуги не способны были помешать Чёрному Клеймору Императора на пути к его цели. Браксар намеревался показать Повелителю, что не хуже Истрима может служить Его великой воле.

Воронёный клинок рассекал тёмно-фиолетовые доспехи и серебряную броню, кромсал плоть и переламывал кости. Возвышаясь над полем боя, Браксар каждым ударом отправлял в небытие нового врага. Больше всего он походил на разгневанного бога войны, собирающего кровавую дань. За его могучей спиной Повелитель Тьмы и Истрим шли буквально по трупам. Казалось, даже «Вампиры» не рисковали подлетать к разбушевавшемуся тёмному войну.

***

Магия виконта Вердлема Серафа в конце концов оттеснила «Вампиров», заставив их держать дистанцию, но атаки не прекратились. Просто маго-мехи стали действовать аккуратнее, выбирая наименее защищённые цели, прибегая к уловкам и отвлекающим манёврам. Смерть всё так же неотступно наседала на пятки имперских солдат, гвардейцев и белых стражей.

Но это уже не имело настоящего значения.