Робин Мак-Кинли - Красавица

Я опустилась на колени и прикоснулась к нему. В комнате все еще было темно, портьеры задернуты, и лицо его скрывалось в мрачной тени от широкого кресла; мне был виден лишь блеск его глаз. После долгого молчания, во время которого слышалось лишь мое учащенное дыхание, он, наконец, сказал:

– Я не могу отказать тебе ни в чем, ведь ты действительно этого желаешь. Даже если это будет стоить мне жизни.

Он глубоко вздохнул; казалось, он втянул весь воздух в комнате.

– Что ж, поезжай домой. Я могу дать тебе неделю.

Он наклонился. У его локтя, в какой-то безделушке, стояли розы; он поднял большой красный цветок, точно такой же, какой Отец привез домой почти восемь месяцев назад.

– Возьми это.

Я взяла: стебель был мокрым, прохлада коснулась моих пальцев.

– Неделю она останется свежей и цветущей, как сейчас; но через семь дней завянет и умрет. И тогда ты узнаешь, что твое верное Чудовище тоже умирает. Потому что я не смогу жить без тебя, Красавица.

Я потрясенно посмотрела на него и, сглотнув сквозь тяжелое дыхание, ответила:

– Ты не можешь отослать меня, как свои сны? Так будет гораздо быстрее. И… и ты поймешь, когда можно вернуть меня, прежде, чем… что-то произойдет.

– Могу, – ответил он. – Но ты должна взять Великодушного с собой, а таким способом я не смогу отправить его, как я уже упоминал; это сведет его с ума.

– Он мог бы остаться здесь, с тобой, – заметила я.

– Нет, он терпит меня из-за любви к тебе. Ты должна взять его. Если выедешь сейчас, то к ужину будешь дома.

Эти слова («к ужину будешь дома») наполнили мой мир и отозвались эхом в голове, я не стала раздумывать и слушать угрызения совести от того, что оставляю бедное Чудовище. Вся тоска (которую я тщательно подавляла последние месяцы) захлестнула меня так, что я едва могла дышать. Я поднялась, сквозь толстые стены замка мне было видно маленький домик на дальнем краю заколдованного леса.

– Надень свое кольцо, – попросило Чудовище. – И помни обо мне.

Я засмеялась: голос был наполнен восторгом.

– Я не смогла бы забыть тебя, дорогое Чудовище, – ответила я и поклонилась.

Его руки с чуть скрюченными пальцами лежали на коленях вверх ладонями: я поцеловала правую и на мгновение уставилась на тень, в которой блестели его глаза, наблюдающие за мной. Блестели они странно и очень ярко, словно были полны слез, но, возможно, это лишь мое зрение помутилось. Повернувшись, я увидела, как его правая рука медленно сжалась.

Я побежала в свою комнату (вдоль по коридору и за ближайший угол), достала шелковый шарф и завернула в него пару вещей; затем в другой положила хлеб с завтрака и несколько апельсинов, торопливо связав оба шарфа. Мне не пришло в голову поинтересоваться, почему в тот день завтрак так и не убрали. Я схватила плащ и стрелой промчалась вниз. Великодушный сразу понял, что что-то происходит. Я прикрепила розу к оголовью уздечки, как и прежний цветок, когда мы впервые прошли по дороге, по которой будем возвращаться. Я запихнула свои немногочисленные пожитки в седельные сумки и взобралась на коня; Великодушный молниеносно пустился галопом, едва я опустилась в седло. Я схватилась за поводья.

Серебряные ворота подмигнули нам через поля, казалось, мы приблизились к ним прежде, чем я смогла продеть ноги в стремена. А когда оглянулась, то замок был уже далеко-далеко: сады, окаймленные зеленью, остались лишь в памяти. Я слегка придержала Великодушного, на мгновение ощутив в себе что-то странное и неожиданное. Но подумала: «Ерунда, я вернусь через неделю». Конь трусцой проскакал сквозь ворота и они бесшумно закрылись за нами.

Я понятия не имела о направлении и не подумала спросить у Чудовища прежде, чем уехать, но Великодушный уверенно трусил по широкой дороге, словно знал, куда направляется. Мне припомнилось, что дорога идет на расстоянии нескольких миль от серых ворот, но темные послеполуденные тени тянулись по песочного цвета тропе, а конца пути все не было. У меня появилось странное предчувствие, что за первой тенью, виднеющейся впереди, через которую ничего не было видно, кончалась дорога, но как только мы достигали ее, то разворачивалась вторая тень. Великодушный без устали трусил, а я знала, что впереди долгий путь и нам надо сохранять силы, но когда я отпустила поводья, конь рванул галопом. Я не стала его удерживать; в его бледной гриве сияли солнечные лучи, пока она вздымалась и опадала в такт движению; краем глаза было видно, как разворачивалась блеклая дорога.

Мы остановились лишь раз: я ослабила подпругу и скормила коню остатки хлеба и апельсинов, но мы оба стремились продолжать путь. Я попыталась заставить его замедлить шаг, но он заволновался и я решила, что так он потратит больше сил, лучше позволить ему скакать. Так я и сделала.

Солнце скрылось с глаз и сумерки выползли из-за деревьев, покрывая тропу перед нами; дорога слегка светилась. А затем что-то еще – золотое сияние – на мгновение блеснуло среди деревьев и скрылось. Затем вновь показалось. Возможно, свет ламп из дома. Я наклонилась и Великодушный снова поскакал галопом, и скакал так, пока поводья не стали мокрыми от пота; мы прорвались сквозь границу леса и выехали на поле за домом, свет от ламп сиял из окон кухни, обливая золотыми отблесками розы, что висели рядом и рисуя маленький золотистый ковер на полоске травы между задней дверью и кухонным садом. Великодушный остановился, вскинул голову и заржал, словно военный скакун. Через мгновение пугающей тишины распахнулась задняя дверь и Хоуп произнесла:

– Это и правда Великодушный!

Я спешилась и побежала к двери. А когда достигла ее, все уже вышли из дома: мы смеялись и обнимались, а конь, которому после меня тоже уделили внимание, был зацелован и обласкан. Многие (или даже все) из нас плакали.

Малыши, которых одних оставили на кухне, прошли к двери и с любопытством глядели на замешательство на улице. Мерси спустилась по двум ступенькам на землю и стояла, внимательно наблюдая и вцепившись в один из столбиков от проволочного заборчика, который охранял сад от мелких животных, никогда не приходивших из заколдованного леса.

– Мерси, – спросил ее дед. – Ты помнишь Красавицу?

– Нет, – ответила она, но когда я подошла к ней, то улыбнулась и протянула ко мне руки. А робкий Ричард кинулся прочь от двери, чтобы спрятаться в юбках у матери.

– Заходи, заходи, – сказал Отец. – Ты должна нам все рассказать.

– Погодите, мне нужно устроить Великодушного – есть ли для него место?

– Мы все уладим, – ответил Жэр.

– Я поставлю приборы на стол, – сказала Грейс. – Мы как раз садились ужинать.