Оливер Джонсон - Полунощная Чудь

Холод был страшный; из-за ледяного тумана все люди скрючились, уселись на палубе и потуже натянули свои плащи. Барка не скользила по поверхности реки, а скорее рассекала ее; казалось, что голова змеи на ее носу пила воду, по которой они плыли. Если эта река действительно была временем, то барка, маленькое подобие поедающей хвост змеи Исса, пожирала будущее время, плывя вперед по темным туннелям. Фаран знал, что время — кольцо; а они летели с такой скоростью, что вскоре должны были вернуться туда, откуда начали: тогда время кончится. Конец реки будет концом времени.

Но нет. Фаран предложил некоторую душу Иссу. Время закончится не раньше, чем эта душа, более ценная для Князя чем любой драгоценный камень, окажется в Пурпурных Залах Исса.

Тем не менее Фаран ощущал странное чувство дезориентации: в барке не менялось ничего, но вселенная снаружи изменилась, как если бы река и окружающий мир находились в разных пространстве и времени. Он заметил, что подол его собственного плаща, как край подводных водорослей, веет над ним в замерзшем воздухе. Все перестало быть нормальным — время, место, вес — и даже сознание.

Учитывая то, что он терпел в течении двух сотен лет, путешествие, которое только что началось, путешествие, которое могло продлиться несколько секунд или вечность, было ничто. Он подчинился воле Исса и отключился от реальности. Ему снились события юности, дни счастья в Тире Ганде, женщина и ее песня, и ночь убийц, когда он умер в первый раз. Ему снилась белая и нежная шея Талассы, и голубая река ее крови.

Потом, необычно, пришло желание, которое, казалось, давно угасло в его иссохших венах, жажда, так непохожая на обычную кровавую страсть последних двухсот лет. Так долго не испытываемое желание…тогда он наслаждался губами и телом своей любовницы, когда они вместе лежали под светом луны в ту ночь, две сотни лет назад. Но теперь под ним было тело и лицо Талассы. Как если бы он опять был живым, таким живым, каким уже не будет никогда. Как если бы в его сердце и венах текла настоящая кровь, а не та жирная патока, которая только и осталась. Таким живым, каким он был до того, как первый нож змеиным укусом вонзился в его спину и он в первый раз попробовал кровь, собственную кровь, наполнившую легкие и горло.

Часы, дни, недели, все слилось в одно счастливое время, пока он вспоминал, на что была похожа его жизнь раньше. Но его душа уже давно жила в тяжелой мгле, и он чувствовал, как петля Исса на ней становится все туже и туже. Скоро все закончится. Исс забыл свое обещание. Все мечты и желания были тщетны: круг замкнется, змея выдавит жизнь из них. И еще более странно: когда он понял это, на него снизошел мир.

Тем не менее, даже во время сна, он кожей ощущал, что происходит перед ним в барке. Его люди без движения лежали в барке, их грызли голод и жажда, головы были опущены. Неужели и они потерялись в жалких снах о прошлом, как и он сам? Когда они покинули подземный город, давно, недавно? Те, кто находился в барке, точно этого не знали. Только Двойник сидел с поднятой головой, глядя на Фарана. Ахерон стоял на корме, не обращая внимания ни на кого. Голон согнулся над одним из Жнецов, пытаясь нащупать пульс на его шее. Фаран понял, что человек мертв еще прежде, чем Голон сказал ему об этом. Он молча смотрел за тем, как Голон сумел растормошить двух товарищей умершего. Вместе они завернули тело в плащ, оставив из остальной одежды только маску-череп, жуткое зеркало того состояния, которое еще придет. Облитые слабым серебряным светом, они, пошатываясь под тяжестью ноши, добрались до средней банки и бросили тело за борт. Барка слегка накренилась, но почти мгновенно выпрямилась и без остановки понеслась дальше. И каждый удар весла звучал как рефрен в ушах Фарана: к концу времени, к концу времени, к концу…

Теперь на корму пришел Голон. Он выглядел слабым и каким-то выжатым, опустошенным после всех своих вызовов, в нем осталось не больше мяса, чем в человеке из бумаги. Он что-то сказал, но Фаран только наполовину понял его слова: что-то вроде того, что у них нет ни воды, ни еды. Тем не менее эти слова зацепили что-то внутри, так как внезапно начала стремительно расти его собственная жажда: неужели уже пришла новая луна? Сколько же лун прошло с того момента, когда он пил кровь в последний раз? Вокруг себя он чувствовал богатый аромат живой крови, но сухой язык уперся в пересохшие губы, и только в этот момент он окончательно проснулся, приходя в сознание.

Фаран поглядел на барку. Голон опять сидел на том месте, где он занимался мертвым Жнецом,[12] стараясь схватить один из плававших в странном вакууме барки мешок, который ему удалось унести из Храма Исса. Жнецы, их маски-черепа светились белым, скрывая лица, на которых должны были отражаться смирение или отчаяние; стражники-вампиры, возвышающие надо всеми; глядевший на корму Двойник, на покрытом шрамами лице которого играла кривая улыбка: все они были освещены серебряным сиянием, лившимся из воды вокруг барки. И тишина, еще более ужасная от беззвучного бега корабля, которую нарушало только периодическое щелканье костей Ахерона, когда тот шевелил весло в костяной уключине.

В первый раз за все эти дни в сердце Фарана проникло беспокойство. Каждый удар сердца приближал их либо к смерти, либо к цели. Те несколько дней, которые Таласса выиграла у него, были поглощены змеей. Барка была отдельной вселенной, управляемой другими законами, не теми, по которым живет физической мир. Тем не менее каким-то образом он знал, что если их цель находится в реальном мире, это должен быть север, так как слишком много нитей его судьбы соединились, чтобы привести его туда: сам Барон Иллгилл, Теневой Жезл, Таласса, сын Иллгилла, Бронзовый Воин… В это место его тянула старая магия и пересечение пророчеств.

Он повернулся к паромщику и уставился в пустоту капюшона.

— Где находится Бронзовый Воин? — спросил он.

Ответом было молчание паромщика, по меньшей мере в течении сотни ударов весла. Наконец Ахерон повернул голову и Фаран опять уставился в пустоту. — Мы заключили сделку, Фаран Гатон Некрон; я перенесу тебя так близко к нему, как я только могу. Не спрашивай, где он, если у тебя нет в запасе еще одной души.

После чего Ахерон отвернулся, и вернулась тишина, периодически нарушаемая костяным скрипом весла.

Прошли часы, а возможно секунды. Фаран впал в ступор, и только щелчки костяного весла звучали в его ушах, тикая как часы. Но потом он интуитивно ощутил, что приближается кризис; точка, где само время перестанет существовать, где оно впадет само в себя, где змея сожрет собственный хвост. Река не изменилась, но далеко впереди он почувствовал точку исчезновения. А потом, пока барка продолжала глотать серебряную ленту реки, он увидел.