Дана Арнаутова - Колечко

Она сидела прямо на кафеле площадки, уткнувшись подбородком в колени, обхватив их руками.

— Настя…

— Можно я у вас переночую? Мне… некуда больше. Извините.

Только в коридоре он рассмотрел, что майка у нее порвана и в грязи, мокрые джинсы в травяной зелени, а на скуле расплывается свежий синяк. И глаз она не поднимала, топталась неловко посреди коридора, вот-вот — и рванет обратно в ночь.

В ушах шумело, как тогда, после взрыва, и он испугался, что снова оглох — такая вязкая тишина их обоих накрыла.

— Чай будешь?

— Да-а-а…

Тихонький, еле заметный вздох.

— Тогда умывайся. Я тебе рубашку свою дам, переоденешься. А вещи там брось. Вот с джинсами проблема. Ничего, рубашки у меня длинные…

Кошка, кошка… Если это то, что я думаю — убью. Найду и убью тварь.

Она отмывалась чуть ли не час, вышла из ванной горячая, с взъерошенными мокрыми волосами — и все еще бледная. Выбрала рубашку — теплую, фланелевую. Молча взяла полную чашку чая и забилась в угол, пряча глаза.

— Знаешь, у меня есть отличный врач, — сказал он негромко. — Он приедет прямо сюда и не будет спрашивать лишнего. Нужно?

Она помотала головой.

— Это Костик?

Она молчала — и давить он не стал. Дождался, пока выпьет чай, постелил в гостиной — задержался у двери. Она сидела на самом краешке тахты, понурая, взъерошенная… Хотелось… Он сам не знал, чего хочется. Убить того, кто ее обидел — это само собой. А вот еще?

— Я буду в студии. Захочешь — приходи.

— А можно сейчас?

— Можно все, что захочешь. Бери покрывало.

И вот только там, на диване в студии, ее немного отпустило. Задышала глубже, губы порозовели. Свернувшись клубком в складках огромного покрывала, кошка смотрела, как он кладет мазки на холст, не подозревая, что в одном из зеркал ее отлично видно. Закончив, он подкатил к маленькому шкафчику в углу, достал бутылку коньяка и низкий бокал-снифтер.

— Пить будем по очереди. Смотри, как надо.

Он подержал бокал в ладони, согревая его теплом рук, покрутил, так что темный янтарь омыл стенки, вдохнул аромат — и протянул кошке.

— Грей в ладонях и дыши им. Потом пей.

Она послушно и осторожно втянула воздух из бокала, смешно сморщила нос. Глотнула, стараясь не кривиться — и еще раз, уже увереннее…

— А я думала… — кошка осеклась, глядя, как он встает с коляски и с трудом делает шаг, чтобы присесть рядом.

— Нет, могу, — усмехнулся он. — Вот так вот, два-три шага. Ерунда, бывает хуже.

Он принял горячий от ее ладошек снифтер, сам пригубил. Налил еще.

— Точно ничего рассказать не хочешь? Никто тебя больше не обидит, обещаю.

Вместо ответа она уткнулась ему в плечо, всхлипнула, прижалась под рукой, что сама легла ей на плечи.

— Простите. Я-то дура, думала, это у меня проблемы… Просто… просто…

— Расскажи, — тихо сказал он.

— Я… У меня вчера день рожденья был. Восемнадцать. А сегодня ребята позвали на дачу, купальскую ночь отмечать. Костик сказал, что хватит ломаться. У всех нормальная жизнь, только я, как дура фригидная… Ну, я и согласилась. Весело было. Мы выпили немного, в лес пошли. А потом… потом…

Она всхлипнула опять, громче и отчаянней, он терпеливо ждал.

— Мне не больно было, совсем. И крови не было. Костик сказал, что я шалава. Что врала ему, динамила, а сама… Сама… А я же ни с кем! Никогда!

— Так бывает, — сказал он немеющими от ярости губами. — Редко, но бывает. Гимнастика, велосипед. Упасть можно в детстве неудачно. Даже просто так родиться. Девочка моя бедная…

— Он не поверил, — прошептала она. — Ударил меня, повалил. Сказал, что сейчас ребята придут — и они меня по кругу, за вранье. Я… убежала. Там трасса недалеко. Спасибо, водитель нормальный попался. А дома… нельзя мне домой!

— Нельзя — и не надо, — спокойно сказал он. — Ничего страшного, у меня места хватит.

И вот тут она расплакалась. Горько, как обиженный ребенок, прижимаясь все теснее, втискивая мокрое лицо ему в рубашку, прячась от всего мира. Он гладил ее по голове, ерошил короткие, уже высохшие волосы. Обнимал, нежно лаская кончиками пальцев спину. И когда она подняла лицо, подставляя ему губы, неуверенно касаясь ими — сама! — его губ, сухих и жестких, только горячая волна прокатилась по телу: от горла — к поясу. Он целовал ее, как первый и последний раз, как никого и никогда не думал целовать. Гладил плечи, перебирая мягкую фланель, касался губами век, мокрых ресниц, золотистых тонких бровей и кончика носа. Снова приникал к губам, зацеловывая ее тающую, пьяную — и с ума сходил от безнадежности и непоправимости того, что делает.

— Девочка моя, милая, солнышко…

Отстранившись, кошка глянула на него сумасшедшими круглыми глазами. Облизала губы беспомощно и бесстыдно — и потянула рубашку, забыв про пуговицы. Он перехватил нежные длинные пальчики, зацеловал и их по дороге, расстегнул верхнюю пуговицу. Одну — давая кошке время одуматься, каждый миг ожидая, что нечаянное чудо кончится. Ключицы, шея… Едва заметными касаниями — не сильнее. Она запрокинула голову, подставляя шею под его губы — и вторая пуговица расстегнулась сама.

Маленькая тугая грудь, розовые жемчужины сосков. Он видел их столько раз — и впервые. Ласкал губами, теребил языком, потом, осмелев, чуть прижал зубами. В голову бил горячий и сладкий запах ее тела. Руки — да что же их только две? — сжали талию и стройные бедра, гладя их в разрезах рубашки. Кошкины ладони неуверенно легли ему на плечи, заставив задохнуться. Моя! Хоть на ночь, хоть на час — только моя… Едва не до крови прикусив губу, он оторвался от сладкого нежного чуда ее кожи, от бьющейся тонкой жилочки — глянул в пьяные уже не от коньяка глаза.

— Настя. Настенька…

— Пожалуйста…

Она чуть не плакала — и он замер.

— Пожалуйста… Да… Да…

— Точно? — хватило его еще на дурацкий, но необходимый вопрос. — Можно, девочка?

— Да, — выдохнула она прямо ему в губы.

— Девочка моя, красавица…

Он еще что-то шептал, для нее — а сам пытался не сорваться: от глухой тоски, боли и отчаянья, всплывших на волне горячего бессилия. Но и это было неважно. Мир вокруг кружился, плавился и таял. Краски мешались с запахом миндаля, тонким, еле ощутимым. То ли от ее кожи пахло миндальным чем-то там, то ли память услужливо подсовывала: вот он ступает в проем снятой двери, и все в порядке, только в воздухе что-то непонятное, неправильное — запах миндаля, крик напарника — кулак сжатого до предела ветра бьет его в грудь, отшвыривая… Нет, нет, это не С4 — откуда ей здесь взяться? — это просто миндальное мыло. Кошка, милая моя, солнышко, что же я творю?