Дана Арнаутова - Колечко

— Понятно, — оборвал его комиссар. — Насколько мне известно, покойников пока не опознали. Не удостоите ли объяснением, почему этим делом интересуется ваше ведомство?

— Не могу знать, — отчеканил лейтенант, глядя на Костаке совершенно оловянными глазами.

— Тогда и я не могу, — вздохнул комиссар. — Извольте сделать запрос по всей форме, через канцелярию.

— Вы… что себе позволяете? — вытаращил глаза жандарм, теряя изрядную часть лоска.

— Это вы себе позволяете, — с нескрываемым наслаждением сообщил Костаке. — А мы здесь работаем. Душегубов ловим. Воров. Насильников. И времени на ваши игры, простите-с, не имеем.

Надбавка к пенсии за безупречную службу улетала в заоблачные дали, дребезжа мертвецкой повозкой, с которой сегодня сняли и отволокли на ледник два тела. Немел в молчаливой ярости жандарм, парил в окно раскаленный вечер. Костаке было все равно. Дождавшись, пока за чеканящим шаг лейтенантом закроется дверь, он еще раз перечитал отчет по сегодняшнему делу. Ха! Разбойники! Да будь эти двое жертвами разбойников, разве всполошилось бы все это поганое воронье с блескучими кокардами? У него на руках целый город, полный отребья, только и желающего кого-нибудь ограбить или пристукнуть, а эти! Мигом примчались! На улицы бы их! В трущобы — жулье ловить! В политические игры играть изволят господа жандармы, инакомыслящих гонять им важнее, чем Ганзу-кривого, бьющего старушек по голове, чтоб отнять скудные гроши! И эти, инакомыслящие… Да чтоб им всем провалиться с их революцией!

Душной летней ночью в корчме «У Злотинки» пьяный и растрепанный комиссар Костаке Манолеску хлестал мутное пиво, заедая его неизвестного происхождения раками и глубоко наплевав, чем эти раки могли питаться. Сквозь радужную пелену на глазах оглядывал корчму, наметанным взглядом видя, где играют в кости, где тянут кошелек у заснувшего собутыльника, где чистят карманы деревенскому растяпе. Комиссар пил, поминая двадцать пять лет безупречной службы, которые сейчас хотелось потратить совершенно иначе. Например, не защищая эту проклятую власть, а устроив ей грандиозные вилы в раскормленную задницу. И когда за соседний столик пристроился совершеннейше преступного вида тип, от которого так и несло пройденной каторгой, комиссар и ухом не повел. Тип заказал анисовой, но вместо того, чтоб выпить, извлек жуткого вида многоствольный пистолет и начал промывать водкой его внутренности.

— Вот, — пожаловался комиссар горке раковых скорлупок перед собой. — В центре города. В самом центре города! Безусловно уголовная морда готовится к очередному налету — и никого это не волнует. А политических они ловят со всем усердием. Желтая роза! Всю душу выели с этим своим идейным разбойником. Он что, грабит стариков? Или насилует женщин? Лавки взламывает?

Увлекшись, комиссар не видел, что подозрительный тип уже спрятал пистолет и прислушивается к его пламенной речи, чему-то улыбаясь уголками губ.

— Кто и когда слышал, чтоб Желтая роза украл кошелек? Да что мне за дело до Желтой розы, если он не трогает никого, кроме заплывших салом баранов? Им это только на пользу — чуток задуматься и прекратить жрать в три горла! Господи, храни Желтую розу! Пока он жив, хоть кто-то может постоять за румынскую честь…

Таял в трубочном дыму силуэт выходящего из корчмы странного типа. Невольно проводя его взглядом, комиссар подумал, что завтра ему опять сообщат о чьем-то убийстве. Не могут не сообщить, раз по городу гуляют вот такие. И пусть! Завтра он опять будет делать свое дело. Но… как же хочется. Как же иногда хочется, чтоб кто-то понял, оценил, подставил плечо… И если уж ему хочется, то каково загнанному беглецу, на которого охотится вся свора мундирных шавок?

— Господи, храни Желтую розу, — с пьяным упорством повторил комиссар. — А этого типа с многоствольником я все равно поймаю, если начнет размахивать им в моем городе.

Клубника для кошки

Она пришла в марте, вместе с первыми настоящими солнечными лучами, кошачьими концертами и анемичными букетиками первоцветов. Позвонила в дверь, терпеливо дождавшись, пока откроют, замерла на пороге, сверкая наглыми глазищами цвета морской волны. Штормовой волны, серо-зеленой. Высокая, тонкая, золотисто-рыжеватая: от растрепанной мальчишеской стрижки до облупленного носа, усеянного брызгами веснушек. Маечка. Джинсы… Улыбнулась слегка растерянно.

— Здравствуйте, а я из агентства. Можно?

— Проходите, — сказал он, отъезжая на коляске в сторону. Прикрыл за ней дверь, покатил следом.

Она шла бродячей кошкой: настороженно принюхиваясь к воздуху, робко заглядывая в щели дверей.

— Студия прямо по коридору, — негромко подсказал он.

— Ага, спасибо.

— Сколько вам лет?

— Семнадцать.

Обернулась, глянула тревожно.

— У меня разрешение есть, вы не думайте. Родители подписали.

Родители, разрешившие несовершеннолетней дочери работу модели ню? Он поморщился. Впрочем, с ним-то как раз безопасно, в агентстве отнюдь не дураки. Она тихонько толкнула дверь студии, осторожно переступила через порог.

— Ух ты… Красиво.

Студию заливал свет. Он долго мечтал о стеклянной крыше, чтобы солнце падало само: настоящее, живое, — но панельный дом… Пришлось ставить зеркала, сложную систему зеркал: пойманные лучи собирались в фокус или рассеивались — смотря чего он хотел. Эффектно, да. Особенно таким днем, когда в воздухе звенит и дрожит нежное весеннее золото, обливая ее кожу и волосы. Подняв тонкую руку, она полюбовалась игрой света.

— Чаю? — ровно предложил он. — Или будем сразу работать, а чаю потом?

— Не знаю. Как вам удобно.

На него она не смотрела, завороженная игрой отблесков. Молодая любопытная кошка, еще чуть — и стукнет лапой по солнечному зайчику… Он вздохнул.

— Тогда работать. Раздевайтесь.

Поставил уже загрунтованный холст, приготовил краски. Она торопливо разделась за ширмой, вышла уже готовая, в тоненьких плавках. Огляделась. Вопросительно глянула на него.

— На диван ложитесь.

— А как?

— Как удобно.

В кошкиных глазах мелькнуло удивление, к такому она явно не привыкла. Безразлично глядя на ничуть не смущенное лицо, тонкую шею и маленькую высокую грудь с розовыми сосками, он объяснил:

— У меня свой метод. Я пишу естественные позы. Так что ложитесь, как хотите. Можете двигаться.

— А разговаривать?

— Можно. А если надо будет молчать — я скажу.

Просияв, она запрыгнула на диван, подобрала ноги, улеглась набок. Подперла голову рукой, легко уронив другую на точеное бедро.