Дана Арнаутова - Колечко

Костаке Манолеску, комиссар уголовной полиции города Тимишоары, тяжело вздохнул. Вторая неделя знойного пекла, накрывшего город, изрядно извела Костаке, заставляя при жизни чувствовать себя грешником на адской сковороде. Одна радость: преступники, не меньше комиссара умученные жарой, тоже слегка поутихли. Ну, выломает кто-нибудь окно в бакалее или срежет кошелек на рынке — не без этого. А серьезных душегубств не случалось уже с месяц. И вот — на тебе!

— Так, что я тебе скажу, Костаке, — задумчиво сообщил доктор Годяну, деловито ворочая полуотрубленную голову покойника. — Утонул он, как сам видишь, не от того, что раков ловить пошел. Помогли ему. То ли саблей, то ли топориком. Я бы на топорик поставил. Хочешь пари?

— Не хочу, — отозвался комиссар. — Тебе, Марчелу, виднее. Еще что скажешь?

— Скажу, скажу, — пообещал доктор, заглядывая между гниющих губ, трогая пальцы, шею и прочие части тела убитого, тыкая в рану какими-то блестящими инструментами, скобля, разрезая и производя суеты не меньше, чем сотня трудолюбивых муравьев. — Интересный тебе покойничек достался, Костаке. С историей. Из благородных покойничек-то. И, похоже, военный. Мозоли-то на ручках у нас характе-е-ерные, — нараспев проговорил доктор, обращаясь то ли к трупу, то ли к комиссару. — А сами ручки нее-ежные… Были.

— Военный, значит…

Не верить Марчелу Годяну комиссар не мог. И на то, что доктор ошибается хоть в чем-то, что касается его ремесла, не поставил бы и гнутой монетки. Значит — военный. Этого только вот не хватало.

— И убили его не здесь, — закончил Годяну, став неожиданно сухим и деловитым. — Рубанули по голове, притащили голого к реке и притопили, лентяи, даже железяку какую поленились примотать.

— Хорошо, что поленились, — сумрачно ответил комиссар. — Иначе до страшного суда не всплыл бы. Голого-то почему?

— Это уж тебе виднее, — скучающе отозвался доктор, которому в его докторских рамках все уже было ясно, а в дела комиссара он лезть не собирался. — Может, с бабоньки какой сняли перед тем, как порешить. Может, вещички приглянулись. С офицерским-то мундиром много интересных дел натворить можно. Но только в речку он уже хорошо окостеневший попал. Далеко везли… А больше ничего не скажу.

— Господин комиссар! Господин комиссар!

Снизу по течению, спотыкаясь в густой прибрежной траве и придерживая руками ножны от шашки, бежал один из встречавших комиссара жандармов.

— Господин комиссар, — выпалил он, запыхавшись и отдуваясь. — Еще один там. Извольте взглянуть!

— Еще один кто? — безнадежно понадеялся на ошибку Костаке.

— Так покойник еще один. За поворотом. В реке. У берега за корягу зацепился. Извольте!

Комиссар изволил. Путаясь в жестких приречных колючках и проклиная про себя неведомых мерзавцев, что не могли найти для сокрытия трупов места почище, он прошел эту пару сотен шагов, с завистью косясь на длинногого, как аист, Годяну — ишь, как ямины перешагивает! Второй покойник, застрявший в корягах у самого берега, был ненамного сохраннее первого. Разве что голова целее. Зато в грудине оказалась пуля, которую тут же извлек Годяну и, держа пинцетом, принялся разглядывать, как диковинное насекомое, на палящем солнечном свету.

— Что про этого скажешь? — тоскливо поинтересовался комиссар, присаживаясь в тенечке под деревом и прикладывая мокрый платок к вспотевшему лбу.

— Что-что… Мундир видишь? Того же сорта покойничек.

Годяну сиял, как начищенный медный колокольчик на епископском рысаке. Как будто и не жарко ему! Стоял на самом солнцепеке и даже не вспотел, жердь сухопарая…

— Третьего искать будем?

— Какого третьего? — взревел комиссар.

— Ну, не сами же они друг друга положили, — жизнерадостно отозвался доктор. — Неудобно им было бы…

— Неудобно, — тоскливо отозвался Костаке, чувствуя, как вожделенная пенсия за безупречную службу растворяется в тяжелом горячем мареве. — Один другого — еще куда ни шло. Но был и третий, ты прав. Дорога рядом. Спустил концы в воду — в самом прозаическом смысле — и уехал. Ищи теперь ветра в поле. Ну почему! Почему он не мог этого сделать чуть ниже по течению? Почему на моей территории?!

Спустив пар, комиссар в злобной тоске воззрился на тело в изодранном, потемневшем от воды мундире, по которому и полк-то теперь не определишь. Разве что Годяну сотворит над остатками нашивок очередное чудо. Покойник лежал, запрокинув голову, сквозь полопавшиеся темные губы белел оскал зубов, а Костаке казалось, что труп смеется над ним, неудачливым комиссаром, которому всего-то год до выслуги. И тут такое!

— Может, разбойники? — сочувствующе предложил доктор. — Говорят, в городе Желтую розу видели. А где он — там тихо не бывает.

— А-а-а-а, какая разница, — безнадежно махнул рукой комиссар. — Помяни мое слово, Марчелу. Хоть один из этого улова непременно окажется важной шишкой. А то и оба сразу. И хоть землю носом рой, а где мы теперь найдем третьего? Хоть Желтую розу, хоть кого еще.

В город возвращались в тяжелом молчании. Телега с телами, накрытыми дерюгой, дребезжала сзади, и это дребезжанье отзывалось в сердце комиссара похоронным звоном по ускользающей надбавке к пенсии. Марчелу, чувствуя настроение старого приятеля, тоже был тих и сдержан, не отпуская своих обычных шуточек и не предлагая пари по поводу предполагаемых убийц. А вечером, когда комиссар уже дописывал последние строчки отчета, возя по бумаге пером с жидкими и особенно вонючими от духоты чернилами, в дверь его кабинета постучали.

— Комиссар Манолеску?

Вошедший был затянут в мундир жандармерии, сух, официален и вылощен до блеска. Комиссар, после приезда успевший допросить парочку карманников, выслушать истерику немолодой вдовы, ограбленной ухажером, и накричать на извозчика-растяпу, у которого из-под носа свели лошадь, устало поднял голову от бумаг.

— Господин комиссар, извольте представить докладную о мероприятиях, проведенных вами в связи с совершением тягчайшего преступления! И какие приняты меры для скорейшей поимки разбойников.

— С кем имею честь? — ядовито поинтересовался Костаке, с ненавистью глядя на белоснежные перчатки жандарма.

— Лейтенант Лукрециу Попеску. Канцелярия его превосходительства генерал-майора жандармерии…

— Понятно, — оборвал его комиссар. — Насколько мне известно, покойников пока не опознали. Не удостоите ли объяснением, почему этим делом интересуется ваше ведомство?

— Не могу знать, — отчеканил лейтенант, глядя на Костаке совершенно оловянными глазами.

— Тогда и я не могу, — вздохнул комиссар. — Извольте сделать запрос по всей форме, через канцелярию.