Кол Бьюкенен - Фарландер

Глава 11

КУЛЛ

Ночь морилась в собственном зное.

На середине Птичьего озера, вдалеке от мерцающих на берегу городских огней, мягко покачивалась имперская баржа. Оттуда, с берега, доносились крики и смех, музыка и лай собак.

Тишину на самой барже нарушали лишь шепот рабов да ровный, пульсирующий бой одного-единственного барабана. Здесь царила другая атмосфера, гнетущая, нереальная. Особенно остро ее ощущали наталийские рабы, перепуганные, сбившиеся в кучки в клетках на краю баржи. Теперь они наконец поняли, для чего их похитили, бесцеремонно и жестоко вырвав из привычной, спокойной жизни. Сегодняшняя ночь должна была стать последней ночью их плена. К несвежему запаху тел самих рабов добавлялся едкий мускусный, идущий с кормы, где стояли два голых священника. Щедро натертая маслом, обнаженная плоть поблескивала в колеблющемся свете нескольких жаровен. Неподалеку уже лежали на палубе два наталийских раба. Третий, окончательно пав духом, перестал кричать и теперь даже не подавал признаков жизни.

Один из алтарников жестом приказал притащить еще одного раба. Пленники зароптали и подались назад, но двое стражников не без труда растолкали плотную людскую массу и выхватили немолодую женщину, чудесные шелковистые волосы которой спутались и испачкались за время заключения. Несчастная не сопротивлялась. Похоже, она даже не понимала, что с ней делают. Другая, молодая, с ярко-рыжими волосами, закричала и попыталась удержать бедняжку, но один из алтарников отшвырнул ее ударом ноги, и она, скуля от боли, завалилась на спину. Прежде чем вытащить пленницу из клетки, стражники сорвали с ее шеи и швырнули к ногам дорогое ожерелье. Остальные пленники наблюдали за происходящим со страхом, сочувствием и облегчением — на этот раз не повезло другому. Чувствуя себя виноватыми, люди притихли и поникли. Многие прятали глаза, стыдясь встречаться взглядом с товарищами по несчастью.

Те, кто посчитал женщину совсем уж беспомощной, ошиблись. Едва стражники повернули к корме, как она вдруг вывернулась и с неожиданным проворством бросилась к ближайшему борту. Один из стражников устремился за пленницей, но опоздал. Беглянка перевалилась через поручень и с жутким плеском упала в воду. Цепи, сковывавшие руки и ноги, оказались достаточно тяжелыми, чтобы увлечь ее на дно.

Рыжеволосая девушка, на глазах которой ее мать только что нашла смерть, тихонько всхлипнула. Только этот, жалобный, едва слышный, почти звериный звук и вырвался из ее горла, но ни на что большее просто недостало ни сил, ни эмоций.

Не сознавая, что делает, Рианна вцепилась дрожащими пальцами в собственные волосы. Мозг ее отстранился от всего физического, хотя и продолжал работать на другом уровне. «Мама мертва... отец мертв... мой возлюбленный Март мертв... и я тоже мертва... все, все, все умерло...»

«О, Эрес... — Она представила, как ее мать погружается, задыхаясь, в темную, холодную глубину. — Ох, мама... милая, милая мама...»

Вынести это было невозможно, и она стала биться головой о решетку. Сидевшая рядом женщина попыталась утешить ее и, обняв за плечи, принялась нашептывать что-то.

Но в голове Рианны звучало другое. «Сделай с собой то же самое. Когда тебя выведут из клетки, прыгни в озеро».

«Нет, — перебил другой голос, — ты не заслужила столь легкой смерти. Все они умерли из-за тебя. Это ты ответила на взгляд священника. Ты посмотрела на него, дерзко, с вызовом, и поэтому он захотел тебя».

— Мама, — прохрипела она, разлепив спекшиеся губы, и внутри все треснуло и развалилось. Надо выйти из этого жуткого кошмара. Надо очнуться и бежать, вернуться н мир, который она считала своим.

В каком-то смысле ее пожелание исполнилось. Сознание померкло, и Рианна провалилась во мрак.

Придя в себя — времени, наверное, прошло не так уж много, — она обнаружила, что по-прежнему сидит в клетке, прижавшись к решетке, в окружении таких же несчастных. От ужаса перехватило горло, и она беспомощно, роняя слюну, открывала рот.

Может быть, Рианна сломалась бы уже тогда, потеряла рассудок и всякую связь с реальностью, если бы не заметила в какой-то момент, что пальцы сжимают что-то, свисающее с шеи.

Побелевшие, они не желали разжиматься, и ей пришлось задействовать другую руку. Некоторое время она с тупым недоумением смотрела на предмет, лежащий в углублении ладони, потом вспомнила. Печать. Вещь, о которой она совершенно забыла и которой никогда не придавала значения. Вещь, которую отец, постоянно беспокоившийся о безопасности семьи, купил ей на шестнадцатилетие.

Как она злилась, как негодовала, когда он в первый раз заставил ее повесить эту штуку на шею. Гадкая, отвратительная, омерзительная — как с виду, так и на ощупь. Еще больше Рианна ужаснулась, когда, проснувшись в первую ночь, увидела, что печать живет и дышит у нее на груди.

Но отец оставался непреклонен. «Дочь моя, в этом городе я — первосвященник, — напомнил он. — Многие желают мне смерти, а поскольку добраться до меня лично не могут, их целью может стать моя семья. Ты должна носить ее постоянно — для своей же безопасности».

Рианна спорила, жаловалась, говорила, что ей неприятен такой подарок, а когда ничто не подействовало, заявила, что это несправедливо, потому что никто больше в их семье — ни он, ни мать — печать не носит. Почему же она должна быть исключением? Но отец стоял на своем. «Твоя мать берет пример с меня, — объяснил он. — Носить печать мне не позволяет орден Манна. Они сочли бы это слабостью». И он остался у ее кровати, терпеливо ожидая, пока она выплачет все слезы.

«Заботься о ней, — предупредил отец. — Отныне вы связаны: погибнет печать — умрешь и ты».

Мысль о том, что ее судьба неразрывно соединена с этой отвратительной вещью, приводила Рианну в ужас. Переступив через себя, она дала свое согласие, пообещала носить печать всегда и везде, но потом неизменно старалась спрятать ее под одежду. И отец снова сердился, говоря, что оберег не может проявить всю свою защитную силу, если его прятать.

«Но разве смог бы талисман остановить священников из Коса?» — спрашивала себя Рианна, ощущая живую пульсацию лежащей на ладони печати. Ведь это всего лишь зерно, так? И разве священники Манна не должны ответить за ее смерть ровно так же, как и все прочие?

Шанс выжить? Выжить самой, когда самые близкие мертвы? От одной лишь мысли об этом Рианне стало стыдно.

А если сорвать эту штуку и бросить незаметно за борт? Они уже соединены прочной связью, и печать узнает о ее смерти, даже если они и будут далеко друг от друга. Что, если снять печать и спрятать, а самой принять то, что ей уготовано? Хватит ли сил на такой шаг? Если они отнимут у нее жизнь, орден рошунов объявит вендетту, и тогда негодяев, повинных в ее смерти, ждет неминуемая кара.