Кол Бьюкенен - Фарландер

Кол Бьюкенен

Фарландер

Моей жене, Джоанне

Сын дышит, отец живет

Пролог

БОЛЬШИЕ УНТЫ

Полумертвого от холода, Эша втащили в зал ледяной крепости и швырнули к ногам вождя, где он и рухнул на пушистые меха. Его била дрожь. Хотелось только одного: свернуться возле собственного, еще не совсем остывшего сердца. Сиплое, сбившееся дыхание вырывалось облачками тумана.

Одежду сорвали, так что он лежал в одном нижнем белье, смерзшемся в жесткие складки шерсти. Меч отобрали. Он был один и безоружен. И все равно они вели себя так, словно им подбросили дикого зверя. Деревенские орали, наполняя криками дымный воздух, а их вооруженные сородичи кололи его в бока копьями с костяными наконечниками, подбадривая друг друга воплями и прыгая вокруг, но не смея приближаться. Пар поднимался от чужака, словно дым, дыхание клубами растекалось над свалявшимися, кишащими вшами шкурами. Вглядываясь с опасливым любопытством в эту дырявую туманную завесу, люди видели капли влаги, которые стекали по заиндевевшему черепу, мимо обледенелых бровей и трещинок глаз и срывались с резко проступавших скул, носа и похожей на замерзший клин бороды. Кожа под тающим на лице льдом казалась черной, как сумеречная вода.

Тревожные, взволнованные крики звучали все громче, и напуганные туземцы уже были готовы прикончить чужака прямо здесь, на полу.

— Брушка! — рыкнул вождь, восседавший на сложенном из костей троне. Голос вырвался из глубины груди, эхом раскатился вокруг ледяных колонн, расположенных по всей длине помещения, и вернулся, отразившись от высокого сводчатого потолка. Стоявшие у входа стражники стали оттеснять простодушных земляков, выталкивать их за перекрывавшие проем занавеси. Зрители поначалу сопротивлялись, жалуясь на несправедливое обращение; как-никак, они пришли сюда вслед за этим явившимся из метели стариком чужестранцем и желали видеть, что будет с ним дальше.

Ничего этого Эш не замечал. Более того, он оставался безучастным даже к изредка достигавшим цели уколам. И лишь ощущение близости источника тепла заставило его наконец поднять голову от пола. Неподалеку и впрямь стояла бронзовая жаровня, заполненная распространяющими вонь и смрад костями и животным жиром.

Он пополз к ней, не обращая внимания на попытки стражников воспрепятствовать ему в достижении цели. Тычки и удары не прекратились и тогда, когда Эш свернулся у жаровни; вздрагивая при каждом уколе, он тем не менее остался на месте.

— Ак ак! — пролаял вождь, и лишь строгий этот приказ заставил стражников отступить.

В зале воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием пламени да тяжелым, словно они только что вернулись после долгой охоты, сопением воинов. Вот почему вырвавшийся наконец из горла Эша стон облегчения прозвучал неожиданно громко и чисто.

«А ведь я жив», — с некоторым даже недоумением подумал он, очнувшись от морока, рассеянного жаром раскаленного металла. И, спеша не растерять собранное занемевшими пальцами тепло, крепко сжал кулаки. Ладони уже начало пощипывать.

Лишь теперь Эш наконец огляделся. Со всех сторон его окружали изможденного вида люди с натертыми жиром телами и мрачными, утыканными костяными иглами лицами. В голодных глазах проскальзывало отчаяние.

Всего вооруженных стражников было девять. Вождь, восседавший за их спинами, ждал.

Эш собрался с силами, но, засомневавшись, что сумеет встать, поднялся кое-как на колени и посмотрел в лицо человеку, ради которого прошел нелегкий путь.

Вождь взирал на чужестранца так, словно решал для себя, какая часть его будет аппетитнее. Глаза почти потерялись на заплывшем жиром лице и напоминали сколы серого камня. Будучи от природы крупного сложения, он разъелся до такой степени, что принужден был носить широкий кожаный пояс, который поддерживал обвисшее брюхо. Если не считать пояса, вождь был гол, и кожа, покрытая густым слоем жира, тускло поблескивала в свете жаровни. Ноги были обуты в огромные, подбитые мехом унты. Свисавшее с шеи кожаное ожерелье лежало на груди.

Сделав глоток из перевернутого человеческого черепа, вождь довольно почмокал губами, смачно рыгнул, отчего жирные складки на шее заколыхались, и наконец выдал долгую трескучую дробь, чем изрядно испортил атмосферу ближайшего пространства. Эш молчал и вообще сохранял полную невозмутимость. Всю жизнь ему приходилось иметь дело с подобными особями: мелкими вождями, узурпаторами, а однажды даже с самопровозглашенным божком. За звонким титулом или даже претензией на благовоспитанный аристократизм неизменно скрывалось чудовище, каким и должен быть самозваный правитель. Данный случай вовсе не был исключением.

— Стобай, чим я ночи? — спросил вождь, разглядывая чужака с любопытством тугодума.

Эш прокашлялся и расщепил смерзшиеся губы. Во рту появился вкус крови. Он похлопал себя по горлу, показывая, что хочет пить.

— Воды...

Вождь благосклонно кивнул. К ногам пришельца бросили бурдюк.

Эш пил долго и жадно. Утолив жажду, перевел дух и утер рот. На тыльной стороне ладони осталось красное пятно.

— Я не говорю на вашем языке, — начал он. — Хотите о чем-то спросить — обращайтесь на торге.

— Бхаттат!

Эш склонил голову, но не ответил.

Физиономия вождя сморщилась в недовольной гримасе, мышцы задрожали. Повинуясь отрывисто брошенному приказу, один из стражников, самый рослый, направился к вырубленному во льду возвышению, на котором стоял ящик, незатейливый деревянный короб наподобие тех, в которых купцы привозят специи или чи. Собравшиеся в зале молча наблюдали за ним.

Расстегнув кожаный ремень и откинув крышку, воин наклонился, взял что-то обеими руками и без каких-либо усилий вынул... живой скелет, обтянутый плотью и полуистлевшей одеждой. Отросшие волосы спутались, из-под полуопущенных век, щурясь от света, смотрели покрасневшие глаза.

В животе у Эша заурчало, желчь вскинулась к горлу. Ему и в голову не приходило, что кто-то из участников прошлогодней экспедиции мог остаться в живых.

Он стиснул зубы. «Не раскисай».

Стражник подержал пленника на весу, а когда его сухие и тонкие, как палки, ноги перестали дрожать, опустил на землю. Вместе они медленно приблизились к трону. Пленник определенно был северянином, точнее, судя по тому, что от него осталось, уроженцем пустынной Алхазии.

— Йа грошка бхаттат! Вашеда ти савонья ночи, — распорядился вождь, обратившись к алхазу.

Пленник подслеповато моргнул. Смуглая, как у всех жителей пустыни, кожа пожелтела и напоминала древний пергамент. Стоявший рядом стражник развернул старика так, чтобы взгляд его уперся в стоящего на коленях Эша. В глазах алхаза мелькнула искра жизни.