Владислав Соло - Астральное тело - 1

— Неужели надо отказаться от всего? — спросил я с ноткой надежды в голосе.

— Да. Абсолютно от всего! — подтвердил решительно он.

— А Вера? — спросил я.

— Что — Вера?

— Вера какая-то должна же остаться?

— Нет. Ничего святого не должно быть!

— Как же это?

— Прочь все идеалы! Все нелепые привязанности к атрибутам любой Веры и к ней самой, к родственникам любого земного ранга, прочь — все любимое, близкое и дорогое, приятное и неприятное, злое и доброе!..

— Как же так?

— Прочь, это прежде всего, отношение ко всему на свете без обратной связи! — сказал Иван.

— Как? — спросил озадаченно я.

— Не анализируй! — воскликнул учитель. — Все встречай без чувственных отношений. Воспринимай, совершенно не отражая мира, и ты перестанешь быть чьим-то зеркалом, и тогда ты увидишь себя повсюду.

— С чего начать?

— С самого близкого и дорогого!

Я задумался.

Действительно, много у меня дорогого…

— Тут, — сказал Иван, — и кроется философский камень преткновения! Попробуй откажись от всего, когда вокруг весь мир, — это ты, потому что привязан ты к нему и не мыслишь себя вне него, может случиться так, что откажешься ото всего и тебя не станет! Вовсе не станет на свете, ибо тебя и не было как личности: ты был в родственниках, в предметах и прочем, а без них — испарился, исчез навсегда! Вот почему важно воспитать в себе личность, свое неповторимое, и тогда это неповторимое способно будет отказаться от всего остального и остаться только само, как оно есть, вот что такое — бессмертие!

Безличностный профан не в силах отказаться буквально ото вcего, потому что некому отказаться, его нет, профана, понимаешь эту истину? — спросил меня холодно Иван.

— Да. — покорно и уверенно сказал я, и мурашки пробежали у меня по всему телу.

— И вот, — сказал после короткой паузы Иван, — пример тебе: евреи, — а я тоже еврей, — дети Бога, библия тому свидетель! У нас очень развит зеленый, голубой цвет.

— А что это значит: зеленый, голубой?

— Творчество. Нам, от многовековой практики, легко дается, не исключительно, но в большинстве, — работать на зеленом и голубом свете. Контролировать эти цвета. Так Бог нам дал.

Но если бы я не оставил свою привязанность к национальности, то я никогда бы не ступил на путь Победителя. Мне не открылись бы синий, фиолетовый, белый цвета.

Поэтому я отказался от еврейства, от своей принадлежности к национальности вообще, дабы выйти на высшие начала Вселенной!

Каждая национальность, не исключительно, но в основном, не от природы, но от истории, концентрируется работает на Земле больше на одном-двух каких-то цветах.

К примеру, верующие индусы близки к фиолетовому, белому, золотистому, и вот почему их мало интересует и заботит земная жизнь! Они в своей цветовой крепости!..

— Значит, — сказал я, — любая национальность, — это от невежества?

— Да.

Но пройдет много лет, прежде чем профаны поймут, что они не русские, украинцы, евреи или китайцы, а дети, не Земли даже — дети Вселенной!

Это политика Космоса! Ей принадлежит будущее!

Профанов — большинство, и они всячески грызутся по поводу своего происхождения! Всячески привязывают себя, ограничивают национальностью, принадлежностью к вере и прочими условностями. Даже вера в Бога — это тоже привязка, ограничение, и от этого ты должен отказаться!

— Как, и от веры в Бога?

— Да! И обязательно! Если ты веришь в Бога, значит, ты уже кому-то подчинен, значит, ты уже не Повелитель своего мира, а всего лишь житель мира того Бога, которому ты поклоняешься.

Вера в Бога дана профанам, но кто переступит ее не так, как это пытались делать бескрылые материалисты, а решительно и осознанно, тот и приобретет свой собственный мир, станет Повелителем его и Победителем, удостоится Вселенского бессмертия!

Наступило молчание. Я раздумывал над сказанным. В чем-то я был не согласен…

— Я понимаю твое смятение! — неожиданно обратился ко мне Иван. — Но, — сказал он, — вскоре ты сам поймешь, что Вера в Бога нужна лишь профанам. Это им великое спасение от хаоса, возможность оставаться профанами, не раствориться, иметь стержень божественности, на который нанизывать профану все остальное, не его! Убери от профана все остальное, и останется только божественный стержень, и тот придуман, воображаем!

Я продолжал раздумывать, слушая Ивана, и не заметил, как Величественной картины Первой Тайны Священной Книги Тота не стало, она исчезла неведомо куда, и Вселенская комната наполнилась только густым, ледяным голосом Ивана.

— Профан и Бог — синонимы! — воскликнул Иван.

И я содрогнулся от услышанного.

— Присмотрись, — сказал Иван, — сколько профанов, столько и Богов!

Для профана придумана божественная множественность, будто Бог во всем и в каждом, чтобы оправдать существование профана, оправдать его безликость и смертность!

— Но тогда — зачем нужны профаны? — удивился я.

— Профаны и все прочее — пластилин, иллюзия, — сказал Иван. — Ты сам все это придумал! Так вот, и одумайся!..

— Если я одумаюсь, профанов не станет?

— Конечно!

— А что же тогда будет?

— А ты одумайся и увидишь!

— Но я не сознавал раньше, что это все и профанов придумал я сам. Как же так?

— Значит, — холодно отвечал Иван, — кому-то стало необходимо, чтобы ты — одумался. — Снова наступило молчание…

— Достаточно. Приспустим флаг, — сказал Иван. — Я дам тебе сегодня Первый урок Астрала. С Астральным телом ты уже знаком? — спросил он.

— Да, — покорно ответил я, — но очень смутно, на ощупь.

— Ясно! — сказал учитель. — Тогда, — и он пару секунд помолчал, — приступим! — сказал он решительно и подошел ко мне ближе.

— Вообрази себе свой позвоночник! — потребовал он.

— Вообразил, — сказал я.

— Теперь мысленно передвигайся от копчика до макушки, и обратно.

— Как, с помощью чего? — спросил я.

— Представь себе: теплый шарик, и покатай его: вверх вниз, как я сказал.

— Покатал, — отозвался я через пару минут усердного, сосредоточенного молчания.

— Так.

Хорошо.

Теперь постарайся почувствовать весь позвоночник горячим, хотя бы — теплым, но натянутым, как струна!! И это у меня получилось без особого труда, и я не замедлил сообщить учителю о своем успехе.

— Почувствовал! — сказал я.

— Молодец! Идем дальше. — учитель приблизился ко мне еще ближе, я ощутил его ровное дыхание. — Сядь в «лотос», потребовал он. Раньше мне никогда не удавалось сесть в «лотос», даже у Долланского я смог принимать лишь «полулотос», а тут я сел, и так свободно, именно в «лотос», будто мое тело стало пластилиновым.