Время Перемен - Анвар Кураев
— Как вас представить?
— Капитан Люк де Куберте, по приказу Первого министра.
Они подошли к одному из домов. Небольшому, но красивому, с резными ставнями, стёклами и самой ровной кладкой. Монах скрылся внутри и почти сразу вышел:
— Проходите, первая дверь направо, настоятель ждёт.
Люк прошёл внутрь и, не дожидаясь приглашения, сел за резной дубовый стол напротив настоятеля. Был настоятель сановит, ни худ, ни толст. В опрятной не затасканной сутане. Держался прямо.
— Мир вам, капитан. Какими судьбами ко мне от самого министра?
— Прошу вас вершить суд над вашим человеком, Остером, жрецом Нири, но прежде дать мне его допросить.
— Уже вершил. С месяц, как выгнал его из прихода. Что ещё натворил этот пьяница? — усмехнулся настоятель.
— Побил вино в погребе Прияра. Будь это холоп, я бы сам его наказал. Но он в рясе.
— Снимите и накажите, как вам того хочется. Я лишил его сана.
— За что же, позвольте узнать?
— Пьёт и распутничает, — всплеснул он руками.
— Монахи нередко на это горазды. Поставили бы на горох.
— Кого другого может и поставлю, но этот непомерен в своих желаниях. Пусть гибнет от них вне прихода.
— Значит, могу судить его сам?
— Вино из Прияра, пусть Симон и судит.
— Ваша правда. Но пару плетей он у меня получит за то, что коня гонял напрасно.
— Поделом пьянице.
— Красивые у вас статуи во дворе. Мне редко попадалось что-нибудь столь же искусно сделанное.
Настоятель удивлённо посмотрел на Люка:
— Странно слышать такое от вояки. Думал, вы способны оценить хорошую гарнизонную стену, или добрый доспех, но не композицию из трёх статуй. И тем приятнее для меня.
— Так это ваших рук дело? Я встречал лишь одного подобного кудесника. Де Сарвуазье, когда не был занят строительством, любил что-нибудь слепить.
— Вы знавали де Сарвуазье? Я учился у него и скульптуре, и зодчеству…
— Он был братом моей жены.
— Отрадно слышать, что вы родственник моего учителя. Жаль, что порою люди так неожиданно гибнут в злополучных дуэлях. Передайте поклон своей жене от брата Паллиния, коли уж нельзя передать его самому Сарвуазье.
Люк думал было ответить, что жена тоже давно уже мертва, но ему вдруг аж до чесотки не захотелось выслушивать все эти скорбные слова, извинения и прочее. Да и расстраивать настоятеля не хотелось. В конце концов, всё это уже давно в прошлом. Он ещё сильнее разозлился на пьяницу-аббата, что заставил его вспомнить о мертвецах, но ответил настоятелю спокойно:
— Брат Паллиний, отрадно, что у воина и монаха есть общие темы для беседы, и с удовольствием бы ещё посидел, но дела ждут.
— Не смею задерживать. Удачи в государственных делах, господин капитан.
Люк прошёлся мимо статуй, которые по-прежнему не обращали на него внимания, занятые своей вечной беседой. Теперь, глядя на них, он чувствовал пустоту и грусть. Наверное, оттого, что они напоминали ему о времени, когда де Сарвуазье ещё был жив — времени, полном надежд, светлых ожиданий и моментов, когда чувствуешь, что всё в жизни получается правильно, а сомнения не одолевают на каждом шагу, как сейчас.
Он зло нахлёстывал лошадь на обратном пути, из головы не шёл грязный монах:
«Это как надо пить и распутничать, чтобы лишиться сана? Уж скольких беспутных жрецов повидал я на своём веку, но чтобы выгнали за это — впервые вижу».
В роще его ждал сюрприз: вместе с отлучённым монахом, привязанный к дереву, сидел худой сгорбленный холоп и иногда дёргался, как от испуга.
— Кто таков?
— Сбышек, господин, — выпрямился Жак, — Поймали тут же, в кустах. Признался он уже, это он погреб раздолбал.
Люк посмотрел на пленника: ни синяков, ни крови.
— Как же вы его разговорили?
— Ягод кружильных он хотел дюже. Вот, за ягодку-другую всё и рассказал.
— Ещё дайте! — подал скрипучий голос Сбышек, — Мочи нету!
— Как же дело было?
— Они двое забрались в погреб через окно и вот этот, — он кивнул на Сбышека, — Все бутылки и побил.
— На кой ляд?
— Прознал он, что, окромя винограда, ягоды его добавляют в вино, вот и побил со злости.
— Идиот, ты с чего взял, что это твои ягоды? — Люк даже улыбался, глядя на смерда.
— Мои они! Я жить без них не могу! — прокричал пленник и уставился на капитана безумными глазами.
— Ты чей холоп?
— Приярский.
— Пусть Симон тогда и решает. Хлопцы, повели их к графу. Монах отлучённый, настоятель судить его не будет.
Солдаты отвязали их от дерева и двинули к замку.
«Жах!» — Люк приложился плетью по спине жреца.
— Напрасно лошадь гонял из-за тебя, пьянь!
Обратно шли по-другому. Солдаты без команды образовали строй, оно и не мудрено — двух арестантов ведут. Крестьяне пропускали их отряд и тихо шептались. Люк ехал молча и не обращал на них внимания. Девчонка лет пяти показала пальцем на монаха и едва слышно пропищала:
— Мама, это он меня трогал.
Монах тоже её заметил. Лицо его будто обвисло от противной улыбки, глаза стали блестящими и маслянистыми, как у людоедов в Печальном гарнизоне.
Люк сразу понял, за какое распутство его выгнали и лишили сана. Капитана волновал лишь один вопрос: меч или чекан?
В следующую секунду кровь разлетелась в разные стороны от молота капитана. Монах завалился на землю, поливая ботинки солдат из дыры в голове. Нескольких крестьян рвало.
«Жреца убил, святого!» — раздались
