Е. Кочешкова - Зумана

— Капитан, — робко окликнул он, — ксарх сказал, эта чума начинается как простуда. И еще он сказал, что лекарства от нее нет…

Толмач был молод и хорош собой, наверняка в Тауре у него осталась жена или невеста. Но, глядя на Линту, Шут мог с полной уверенностью сказать — домой этот парень не вернется… В вещем сне он был одним из первых, кто переступил порог смерти. Шут смотрел на него и не мог поверить в то, что этот статный красавец скоро будет охвачен тем огнем, который уже проник на «Вилерну» и затаился среди ее экипажа.

— Простуда! — рыкнул Нуро. — Да тут половина парней в соплях от этой дрянной погоды! Поди отличи!

«А я? — подумал вдруг Шут. — Останусь ли я сам в живых?»

Он наверняка знал — что бы ни пытался предпринять капитан, корабль обречен. Но какой прок говорить об этом теперь? Никакие слова не могли отвратить беды, а только лишили бы людей надежды. И подобно каждому из его спутников, Шут не мог поверить в свою смерть. Ему казалось, что угодно может случаться вокруг, но сам он останется невредим. Ибо его путь незавершен. Ибо он уже побывал за чертой, отделяющей живых от мертвых, и вернулся. Не для того же, чтобы погибнуть теперь.

«А ведь я не хочу умирать!», — изумился Шут. И впервые осознал до конца, что как и в прежние — теперь, казалось, такие далекие — времена, ему дорога его жизнь. Пусть и такая убогая, полуразрушенная, разбитая на тысячи осколков. Но он не мог себе представить, что откажется от нее. Теперь, когда смерть вдруг подошла так близко, Шут понял, как глупы и даже преступны были его мысли о ней. Желать подобного, когда рядом столько людей оказались на краю гибели — можно ли представить себе большее кощунство?..

16

Минула неделя.

Когда скалы Дергитских земель выросли на горизонте, все уже почти поверили, что беда обошла «Вилерну» стороной. Сосланные в трюм парни не только не заболели, а, казалось, были даже рады отдыху, что выпал на их долю. Коротая скучные дни в темноте своего заточения, они то и дело начинали распевать веселые песни или просто принимались шумно резаться в кости и тришу, любимую игру всех моряков. Их зычные, закаленные на вантах голоса доносились сквозь доски палубы и были неоспоримым доказательством того, чуме эти сильные здоровые матросы оказались не по зубам.

Но Элея все равно не покидала своего уединения, пищу ей приносил лично лорд Этен. И в Большой каюте уже никто не собирался. Свою еду все получали строго в свои же чашки, с которыми надлежало подходить к кухне. Помощник повара плюхал в них изрядно сокращенные порции варева, не касаясь посуды своим черпаком.

Шут, как и остальные обитатели верхних кают, старался лишний раз не высовываться наружу. Он-то прекрасно знал, что беда никуда не делась, лишь затаилась на время. И потому нередко предпочитал обойтись без еды, если не чувствовал слишком сильного голода. Его телу никогда не требовалось особенно много пищи, и теперь Шут был этому искренне рад, хотя и понимал, что такими темпами снова быстро утратит накопленные силы. К тому же теперь у него не осталось возможности пить отвары из Ваэльиных трав…

Атмосфера в их каюте была не особенно веселая. Хирга больше не бегал за матросами по палубе — капитан велел не создавать сборищ, и лишенный своей забавы мальчишка маялся от скуки пополам со страхом. Сэр Тери был просто мрачен. Он не выглядел напуганным, но и поводов для радости не находил. Сам Шут почти все время проводил за упражнениями — когда он не истязал свое тело стойками и прогибами, то часами мог сидеть, безмолвно уставясь в одну точку и пытаясь раздвинуть границы восприятия. После возвращения ему еще ни разу не удалось посмотреть на мир другими глазами, но Шут чувствовал, что этот момент уже близок, и изо всех сил старался посодействовать его приходу.

«Ну я же, вроде, маг… — думал он. — Я должен вспомнить, чему научился летом. И если мне не дано спасти всех, то хотя бы мою королеву я обязан защитить от этого зла»

И он раз за разом собирал свои мысли воедино и растворял их в молчании. А потом делал то единственное, что считал важным — создавал светящийся щит вокруг Элеи. Шут не знал, была это лишь игра воображения или же его волею в самом деле возникала невидимая защита. Но он чувствовал, что обязан продолжать странное действо.

На пятый день Шут впал в состояние такого глубокого ухода из реальности, какого ранее ему не удавалось добиться никакими способами. Он часами «смотрел в пустоту», как обозвал это Хирга, и, подобно всем остальным обитателям «Вилерны», молился. Да только его молитва не походила на обычные стенания испуганных людей — Шут был абсолютно собран, спокоен и отрешен. Он не заполнял окружающее пространство своим страхом, как это делали другие.

Он творил свой щит.

Щит для Элеи.

Шут знал, что оградить от зла весь корабль у него не достанет сил, поэтому без лишних моральных терзаний выбрал ту, которую поклялся оберегать, чья жизнь была дороже любой другой. И странное дело — чем прочней становилась его защита, тем сильней и уверенней чувствовал себя сам Шут. Он все еще шел по своему болоту, но теперь уже трясина тоски не имела над ним прежней власти.

«Я могу», — думал он, замыкая светящийся купол вокруг образа Элеи.

«Я могу!» — утверждал всякий раз, когда со стоном без сил падал на пол после десятков отжиманий.

А еще он видел сны про степь. И все никак не мог добежать до человека, чей голос теперь слышался ему даже наяву — в гудении ветра, плеске волн, скрипе снастей.

— Если я не ошибаюсь, капитан, земли Дерги начинаются уже за этим утесом, — лорд Этен смотрел на берег, приложив ладонь ко лбу, чтобы уберечь глаза от слепящего полуденного солнца. Погода в этих местах была на удивление теплая, а ветер поутих, и многие, устав бояться, поднялись на палубу. Шут тоже. Не далее, как несколько минут назад ему наконец удалось открыть глаза п о — д р у г о м у. И случилось это так просто, так спонтанно и без малейших усилий с его стороны, что он понял одну простую вещь — иногда лучше совсем расслабиться и как будто даже забыть о том, чего желаешь. И тогда все случится само. Сколько бы он ни напрягался накануне, ничего не выходило, хоть плачь. А тут, когда он уже отчаялся и махнул рукой… глаза, смеженные неспокойным полусном, вдруг сами собой открылись, и Шут увидел…

…Смерь и в самом деле походила на огонь. Словно бы тусклое пламя медленно струилось по палубам, перетекая от одного человека к другому. Этот огонь ластился к людям ручной зверушкой, чьи потаенные клыки и когти таят отраву. Но увидел Шут и кое-что другое — светящийся ореол вокруг его королевы.