Вера Камша - Темная звезда

— Значит?

— Он умрет в течение часа, — с трудом произнес Роман. — Это Агва Закта,[62] легендарный яд, использовавшийся клириками для казни отступников из числа бывших служителей. Противоядия не существует. Считается, что это секрет Церкви. Согласно канонам, Агва Закта должна храниться у Скорбящего Брата[63] на случай, если кто-то из клириков впадет в ересь.

При Циале Благословенной к этой мере прибегали довольно часто, но при последних Архипастырях, хвала Великому Лебедю, такого не случалось. Если не ошибаюсь, секрет изготовления яда за пределы Церкви не выходил, но о существовании его известно достаточно широкому кругу людей.

— Святой отец, прошу вас, проверьте, не пропал ли ларец с ядом, — Рене говорил почтительно и негромко, как говорят с духовными особами у постели умирающего, но аббат на просьбу отреагировал с рвением новобранца, исполняющего приказ капрала. Впрочем, возможно, он просто воспользовался случаем и улизнул от тяжелого зрелища, прихватив с собой двоих монахов.

У постели кардинала остались Роман, Рене, старенький медикус да жалось по стенкам несколько охваченных ужасом братьев-эрастианцев. Иннокентий, лежавший без движения, внезапно вскрикнул, изо рта хлынула кровь. Герцог схватил умирающего, с трудом удерживая бьющееся тело. Колет и рубашка Рене были залиты кровью, кровь забрызгала подушки, подчеркивая их белизну. Иннокентий никогда не был сильным человеком, но в свои последние мгновенья едва не вырвался из железных рук друга. Затем тело обмякло. Рене продолжал поддерживать Иннокентия, что-то приговаривая шепотом. Глаза Его Высокопреосвященства были закрыты, но он еще жил, затрудненное хриплое дыханье вырывалось из почерневшего рта, руки судорожно перебирали окровавленные простыни.

Роман вспомнил, что, по преданьям, Агва Закта часто наделяет умирающих провидческим даром. Потому-то казни с применением этого яда совершались за накрепко закрытыми дверями в присутствии лишь самых влиятельных князей церкви. А тут — монахи, бесполезный лекарь, служки, да в придачу знатнейший светский владыка и балующийся магией эльф… Что-то сейчас будет. И в это время Иннокентий приподнялся на руках Рене и что-то зашептал, обращаясь к другу детства… По лицу Рене бард понял, что сказано нечто важное. А кардинал медленно обвел прояснившимися глазами комнату, громко вздохнул и затих. Аррой осторожно опустил тело на подушки и поцеловал в лоб.

— Нам лучше уйти, святые отцы знают, что теперь делать.

— Монсигнор, — худенький темноволосый монашек робко взглянул на легендарного герцога. — Монсигнор, вы весь в крови, вашу одежду надо сменить. У нас есть светское платье.

— Что? Ах да, конечно.

— Я провожу.

Четырежды ударил Черный колокол,[64] оповещая, что Его Преосвященство кардинал Таяны и Тарски Иннокентий окончил свое земное служение Творцу. Застигнутые звоном монахи опускались на колени, произнося предписанные каноном молитвы. Рене словно бы и не замечал поднявшейся суеты. Он не молился, не богохульствовал, не клялся отомстить, ярко-голубые глаза оставались сухими, но Роману все равно было не по себе. Эльф слишком хорошо знал, что значит увидеть оборванной последнюю нить, связывающую с юностью, когда все было просто, понятно и светло, как ландыши и солнечный свет.

Он, Роман, добровольно выбрал дорогу во тьме. Рене сделает то же самое. Не пройдет и нескольких ор, и они начнут отрешенно обсуждать, что делать дальше, где искать убийц, кто следующая жертва. Но сейчас трогать герцога нельзя, он как натянутая струна, которая от легчайшего прикосновения может оборваться. Человек и эльф в молчании подошли к дубовой двери с бронзовыми накладками в виде листьев плюща.

— Здесь, монсигнор, — пролепетал юноша-проводник, — мы принимаем знатных гостей. Я надеюсь, вы найдете все, что нужно. Я могу прислуживать вам.

— Спасибо, брат, — кажется, Аррой уже справился с собой. — Мы все сделаем сами. Передайте аббату, что, как только он исполнит свой долг, я хочу его видеть.

Монашек, часто моргая покрасневшими, блестящими глазами, торопливо ушел. Рене, не снимая окровавленной одежды, рухнул в кресло. Сам не зная, зачем он это делает, Роман подошел к эландцу и взял его руки в свои. Они сидели молча, слушая мерный звон колоколов, затем Рене серьезно взглянул в глаза эльфу, после чего прижал к губам Черную Цепь.

— Я, Рене-Аларик-Руис из рода Арроев, прошу тебя, Рамиэрль из дома Розы, что из клана Лебедя, принять мою дружбу. Я клянусь Морем, Ветром и своей душой пройти рядом с тобой до конца ту дорогу, которая нам предстоит. Я буду верен этой клятве в жизни, смерти и посмертии.

Произнося в ответ священные слова, Роман не колебался:

— Я, Рамиэрль Звездный Дым, перед Светом и Тьмою, звездами и пеплом, цветком и камнем признаю своим братом находящегося здесь Рене-Руиса-Аларика и сплетаю нить его жизни со своей. И да не развяжется то, что завязано! Энаи а цирие!

— Энаи а цирие — клянусь честью! — отозвался Рене, скрепляя немыслимое побратимство эльфа и смертного.

Мариту нашел Гардани. Нашел, когда все опустили руки. «Золотые» и «Серебряные» прочесали Высокий Замок вдоль и поперек, забираясь в самые укромные места, но девушка как сквозь землю провалилась. Напоследок граф решил пройтись по личным покоям. Никто не возражал, лишь слуги Годоя сказали, что их господина нет. В это Шандер поверить не мог. Он знал, кто покинул Высокий Замок, и среди них герцога Тарски не было. Тем не менее во время поисков Михая никто не встретил.

То, что дальше сделал Гардани, никак не приличествовало капитану личной гвардии наследника престола, а скорее удалому фронтерсокму разбойнику времен императора Анхеля. Спокойно распрощавшись с тарскийскими придворными, Шандер вышел на стену и с помощью веревки с якорем забрался на заколоченный узорчатый балкончик, откуда перемахнул на подоконник кабинета Михая, без труда открыл окно и соскочил внутрь. Мимоходом подивившись обилию странных вещиц, капитан «Серебряных» осторожно раздвинул бархатные занавеси, отделявшие кабинет от спальни. То, что он увидел, заставило его зарычать от ярости.

Марита, обнаженная до пояса, стояла на коленях, стаскивая с герцога щегольской темно-красный сапог. Второй лежал рядом, и Шандер невольно заметил желтые, недавно остриженные ногти тарскийца. Губы Годоя кривила масляная улыбка, он был совершенно спокоен и уверен в себе. По лицу девушки текли слезы, одна щека покраснела от удара.