Анна Клименко - Кубок лунника

– Хорошо, – Генрих тряхнул длинной челкой и вновь превратился в холеного чиновника, – но, как ты понимаешь, я это делаю только потому, что когда-то мы были друзьями. Были ведь, а?

– Мы и сейчас не враги, – слабо улыбнулась Малика, – ведь не враги же, верно?

– Верно. Кстати, госпожа Вейн, я уже обнаружил в вас один существенный недостаток для работы агентом.

– И какой же, господин Уэлш?

– Ваша неисправимая порядочность, госпожа Вейн, – улыбнулся Генрих, – если вы позволите, я сейчас же распоряжусь на счет лунного лорда. Не беспокойтесь вы так, госпожа Вейн, даже если с него содрать всю кожу, все равно нарастет. Хотя, должен признать, зрелище не из приятных…

Надо отдать должное Уэлшу, он сделал все, чтобы Малика чувствовала себя если не хорошо, то хотя бы комфортно. Пока он раздавал указания и подписывал бумаги, Малика сидела в комнате для отдыха, на мягком диване под сенью огромного фикуса. Перед ней в вазе красовались кисти винограда, ягоды золотисто-зеленые, с легким румянцем, но Малике казалось, что стоит надкусить хотя бы одну виноградину – и она свалится замертво, отравленная. Все здесь давно пропиталось ядом – и пища, и вода, и люди.

«Хорош агент, который падает в обморок при виде крови», – язвила она в душе, – «да еще и при виде крови презренной и вредоносной нечеловеческой сущности !»

А Уэлш? Тоже хорош. Хотя, если разобраться, он ни в чем не виноват. Наоборот, старается, чтобы ей не было так тяжело… Неисправимая порядочность, ха! Они слишком плохо ее знают. Или наоборот, слишком хорошо?

Мысли метались в голове, им было тесно, и виски пронзили первые стрелы мигрени.

«Ну, ничего, потерпим», – сонно успокаивала себя Малика, – «недолго уже осталось, недолго…»

– Малика, – в дверях наконец появился Генрих, – поехали.

Она встрепенулась, попыталась привести в порядок прическу, но потом махнула рукой. Какая, к йорггу, разница, прибудет ли она к тюрьме в шляпке или без? Малика тряхнула головой, локоны рассыпались по плечам – мягкие и легкие, словно пух. Плевать на приличия. Особенно теперь, когда она почти что агент его величества!

У входа их ждал открытый экипаж. Уэлш поддержал Малику под локоть, а затем и сам устроился на сиденье. Свистнул хлыст (Малика невольно сжалась в комок), и зацокали подковы по мостовой старого доброго Пражена.

– Я выполняю все свои обещания, – с улыбкой шепнул Генрих, – не забывай о своих.

– Разумеется, – она безразлично пожала плечами, – только вот, Генрих, возьми на себя труд сообщить обо всем нашему ректору. Мне кажется, он будет не в восторге от того, что я ухожу из Академии… И еще, Генрих. Жить мне теперь негде, так что было бы недурственно подумать и о том, где поселить новоиспеченного агента.

– Разве у тебя не было жилья?

– Дом принадлежит Академии, – мрачно пояснила Малика.

– Будет тебе квартира в центре Пражена, – пообещал Уэлш.

Дальше ехали молча, до тех пор, пока не показались кирпичные стены тюрьмы, цветом напоминающие спелую вишню.

– И ты полагаешь, что лунник уже в состоянии передвигаться самостоятельно? – вдруг спросила Малика, – после того, что я видела?

– Думаю, что он даже на четвереньках поползет на свободу, – Генрих беззаботно махнул рукой, – ну, не беспокойся, Малика. Отмоют его, перевяжут, немного подлечат, в тюрьме есть неплохие целители. И поедет себе домой.

«Он уже не вернется в Блюменс», – невзначай подумала ведьма, – «после того, что с ним сделали люди».

…Праженская тюрьма была стара, как и положено матери города.

Когда-то – крепость, предназначенная для защиты входа в долину, а ныне – самая страшная, самая мрачная тюрьма Империи.

Укрываясь за кряжистыми стенами угрюмого замка, вырос Пражен, изящный и светлый. Позже племена варваров влились в Империю, границы ее расширились на запад, воевать стало не с кем. Но не сносить же крепость только потому, что в ней исчезла надобность? И государь придумал ей новую службу, переделав в тюрьму.

Она стояла на небольшом холме. Три кольца стен, рвы, два из которых засыпали за ненадобностью, оставив только внешний. Последняя, четвертая и самая новая стена охватывала и сам холм, несколькими крытыми коридорами сходясь к его вершине.

Экипаж остановился неподалеку от боковой калитки, у которой навытяжку стоял вооруженный алебардой часовой. Малика поспешно сошла на мостовую, глянула на Уэлша.

– Я… подожду его, Генрих. Мне нужно сказать ему несколько слов… Хорошо?

Тот лишь пожал плечами.

– Если не сбежишь от меня, то я готов ждать во-он в том милом заведении.

– Не сбегу, – пообещала Малика, – мне правда… нужно кое-что сказать этому луннику.

Уэлш лихо спрыгнул на землю с подножки, затем подошел к ведьме и указал пальцем на темнеющий проем.

– Жди тогда здесь, хорошо?

– Угу.

Малика прислонилась спиной к нагретой солнцем кирпичной кладке. Всеблагий, сколько же зла и боли заключено в этих безобидных на вид стенах!Она проводила взглядом Генриха, он в самом деле нырнул в добротную дверь, над которой красовалась вывеска «Лоза и бочка», и приготовилась ждать. Сколько надо, хоть до ночи, хоть до утра…

Но Уэлш держал слово. Малика только и успела, что навести приблизительный порядок в мыслях, как из темноты донеслись звуки шаркающих, тяжелых шагов, голоса, позвякивание ключей и скрежет петель. Калитка приоткрылась, но часовой только покосился лениво в ее сторону и зевнул. Мол, если заключенный покидает тюрьму таким вот цивилизованным путем, то мне и подавно все равно.

Перед глазами у Малики все завертелось, запрыгали серые точки. Ведьма изо всех сил сжала пальцами виски, прикусила губу, чтобы не разреветься… Всеблагий! Что. Она. Ему. Скажет? Зачем она здесь?!! Дыхание сбилось в комок, пальцы предательски дрожали – того и гляди, дурно сделается.

Но бежать было поздно. Лунный лорд вынырнул из темноты на свет угасающего дня и остановился, щурясь на Малику.

– Вы, – только и сказал он.

Как и обещал Генрих, его отмыли, перевязали и одели в простую, но новую одежду горожанина. Левая рука, видимо, была сломана и еще не срослась – висела на перевязи.

Малика тихо всхлипнула. Если раньше на лице лунника стыло холодное презрение ко всему людскому, то теперь презрение сменила страшная в своей непдвижности маска безысходной ярости. В золотых глазах полыхало пламя.

– Мне намекнули, что именно вам я обязан своим освобождением, – ядовито заметил граф, – что ж, премного благодарен. Хотя, если честно, мне не привыкать, госпожа Вейн. Прощайте.

– Нет! – Малика словно очнулась, бросилась вслед уходящему луннику и схватила его за здоровую руку. Совершенно зря, как выяснилось, потому что на переносице графа тотчас же выступила испарина, а с губ сорвалось злое шипение.