Ведьма и компания (СИ) - Кирилл Кащеев
— Ваше превосходительство…
— А? Что? — напряженная, похожая на монументальную глыбу генеральша вскинула голову, увидела стоящую перед ней Лизу — и от нее снова плеснуло страхом, на сей раз перемешанным с яростью. — Чего тебе?
— Могу я попрощаться с фройляйн? — не поднимая глаз, смиренно попросила Лиза.
— Что? Конечно. Ступай, ступай… — по лицу генеральши было ясно, что если бы Лиза и вовсе отправилась за фройляйн навсегда, возражать бы не стали.
— Господа, умоляю, вы не должны обижаться! — Оленькина матушка замерла в просторной прихожей, руки ее были просительно скрещены на груди, а голос дрожал от сдерживаемых слез. — Вы же знаете, какой она бывает! В душе она прекрасный, чудный, цельный человек! Столько сделала для города!
Лиза аккуратно протиснулась мимо ее юбок. Фройляйн, уже в шляпке и накидке, вдруг шагнула к ней и впервые в жизни порывисто обняла свою воспитанницу:
— To miasto, rzeczka, przekleństwo, i ta dziwna kobieta, twoja ciocia! — забормотала она по-польски, опасливо косясь на присутствующих. — Gdzie ja ciebie przywiozłam, dziecko moje?
Лиза вспомнила необъятную реку в россыпи зеленых островков, в ушах ее зазвучали недавно слышанные слова: «Товарищество железных руд», «сталелитейное производство», «горное училище»… Она блаженно улыбнулась:
— Nie bójcie się, Fräulein! To najprzepiękne miasto na ziemi![6]
[1] Карпас Моисей Юдович (1852–1917) — переселившись в Екатеринослав в 1881 г., к 1917 г. был его богатейшим купцом. Инвестировал капиталы в «Южно-Русское Днепровское металлургическое общество», «Русское товарищество торговли цементом», Варшавское страховое общество, Боковский антрацитовый карьер и др. Был гласным Городской Думы, финансировал создание Высшего горного училища, Коммерческого училища, Высших женских курсов, Еврейского Политехнического института. Один из основателей гос-ва Израиль.
[2] 1877–1878 гг. Война между Российской империей и союзными ей балканскими государствами с одной стороны, и Османской империей — с другой. По ее результатам Болгария стала автономным княжеством, были признаны независимость Черногории, Сербии и Румынии, Австро-Венгрия заняла Боснию и Герцеговину, Англия — Кипр, Россия вернула южную часть Бессарабии, потерянную после Крымской войны, присоединила Карскую область, населённую армянами и грузинами, и заняла Батумскую область. Дунай стал свободен для судоходства.
[3] Свобода, равенство, братство (фр.), лозунг Великой Французской революции 1789–1799 гг.
[4] По аналогии с «сен-симонизмом», французским течением утопического социализма XIX в. Народнический кружок «сен-жебунистов», возглавляемый молодыми дворянами братьями Николаем, Владимиром и Сергеем Жебуновыми, возник в Павлоградском уезде Екатеринославской губернии. Его члены стремились к «народному благу» через просвещение крестьян и развитие сельских общин. Отрицали необходимость капиталистического (финансового и индустриального) развития страны.
[5] Убийство Александра II в 1881 г.
[6] — Этот город, река, проклятье и эта странная женщин, твоя тетушка! Куда я тебя завезла, дитя мое!
— Не бойтесь, фройляйн! Это лучший город на свете!
Глава 3
«Сказать-то я сказала, только что сейчас мне делать в этом лучшем из городов?» — Лиза застыла в полутемной прихожей — слышно было как матушка Оленьки еще прощается с гостями, еще что-то лепечет, оправдывая хозяйку дома, а за спиной шустрая прислуга уж прикручивала фитили ламп, обходя девочку точно фигурную колонну со статуэткой амура. В опустевшую гостиную с враз невзлюбившей ее генеральшой идти не хотелось, после долгой дороги мечталось снять надоевшее платье, вынуть шпильки, распустить волосы и подумать, как жить дальше. Есть и особенно пить тоже хотелось невыносимо, но благодарствуйте, видала уж здешнее угощение!
— Одарка! Принеси мне лавровишневые капли! — раздался ломкий голос Оленькиной матушки, и та пробежала мимо, уткнувшись лицом в платок и все еще всхлипывая. — Агата! — она распахнула двери гостиной, прорезая полумрак желтой полосой света. — Как ты могла быть так груба? Что на тебя нашло? — двери снова захлопнулись, погружая залу в темноту.
Лиза тихонько скользнула сквозь мрак.
— Подслушать хочешь? — прошелестело над ухом и лукавое личико Оленьки придвинулось близко-близко, загадочно мерцая яркими, влажными глазами. — Видишь, какие у меня уши? — она отвела белокурый локон. — Будешь подслушивать под дверями, станут такими же!
Уши и впрямь были несколько лопоухими, хотя впрочем, ничего выдающегося.
— Пойдем! — тонкие пальцы сомкнулись у Лизы на запястье, ее повлекли сквозь погружающийся в сумрак дом. Оленька толкнула какую-то дверь, та распахнулась без единого звука. — Никогда не доверяй смазывание петель прислуге. — строгим шепотом сказала Оленька и потянула Лизу внутрь. — Здесь будет гораздо удобнее! — гордо объявила она. — Тут вазочки такие чудесные! — и подхватив одну из стоящих на каминной доске парных вазочек, приставила ее к стене. — И стенка тонкая!
Мгновенно отбросив растерянность, Лиза схватила вторую и прижала рядом.
— Ты дура! — гулко прокричали за стеной. Послышался стук, топот, Лиза представила, как грузная генеральша мечется по гостиной. — Конечно, я избавилась от проклятой немки — еще недоставало нам тут лишних глаз и ушей. Ведь девчонка — это она! Она, она, она!
— Но… Агата, ты не ошибаешься? — донесся второй голос — слышно было плохо и Лиза зашарила вазой по стене.
— Как есть дура! — грянуло чуть не в самое ухо, так что Лиза вздрогнула, едва не выронив вазу. Затрещало — сдается, генеральша рухнула в кресло. — Как я могу ошибаться? Я ее сразу почуяла! Ей сколько уже — пятнадцать? Шестнадцать? Самый возраст, ни годочка лишнего не потянуть! Но почему сейчас, когда мое дело, почитай, и вовсе не исполнено? Сама, своими руками отписала, чтоб привозили — и надо же, приехала! Все отнять у меня вздумала?!
— Но… Агафьюшка… Может, так и должно быть? Ты ж сама говорила, новая хозяйка является в должный срок. — робко заговорила Оленькина матушка.
— Не может сей срок быть должным! — прервал ее яростный вопль. — Царь-то наш, Освободитель, реформы начал, а до ума довести не удосужился! Крестьян он освободил, земство ввел, да адвокатов подсудимым назначать дозволил! Ха! А сколько еще несделанного оставил! Не удивительно, что его убили!
— Тише! Услышат!
— Пусть слышат! Погляжу я, что мне сделают! Девчонке я место свое не уступлю! Да и кто решает: до какой поры хозяйке властвовать? Я наднепрянской земле опора и защитница, без меня все, к чему мы, почитай, сто лет, от самой «Жалованной грамоты городам»[1] шли, прахом пойдет! Ты б знала, что мне пишут из Петербурга! Новый-то царь наш, солдафон неотесанный, вовсе ополоумел, дела отцовские порушить хочет, точно Павел после Екатерины. А Победоносцев его подзуживает[2]! Дескать, царя убили, так надобно теперь либерализм всяческий искоренить! А и убили — так что ж? Вовсе теперь людям воли не давать? Нет и нет! Не время сейчас в руки девчонки, несмышленыша, Силу отпускать! Нет ей на моих землях дела, пока моя задача не исполнена!
