Ведьма и компания (СИ) - Кирилл Кащеев
Лиза печально посмотрела на свою чашку — обод блюдца был неопрятно залит чаем. Как у крестьянки какой. Она покосилась на горничную: конечно, та видела! Фу, стыдно как, а уж что скажет фройляйн… Денег нет, платий — тоже, и манерами блеснуть не вышло. Лиза тяжко вздохнула и поднесла чашку к губам — с дороги пить хотелось неимоверно.
— Гхм… э-э… — Анна Францевна смущенно откашлялась. — Будучи в отсутствии по делам службы, Григорий Варфоломеевич регулярно высылал жене и дочери часть своего жалованья.
«И только благодаря этим деньгам нас не выкинули вон. Поиздержались шляхтичи Галицкие в поисках достойного жениха тетушке Беате». — Лиза сделала глоток чая.
Гости смотрели кто куда, лишь бы не на Агату Тимофеевну. Толстые щеки генеральши налились свекольной краской. Вера Сергеевна не улыбалась: не дрогнули брови, не появилось саркастичной складочки в углу рта. Она невозмутимо пила чай.
Лиза замерла с чаем во рту и молилась только о том, чтоб на нее саму никто не взглянул.
— Но после трагической гибели Григория Варфоломеевича в первые же дни русско-турецкой войны[2], и этот источник средств пресекся. — не отрывая глаз от собственной чашки продолжала бубнить фройляйн. — А уж после смерти пани Ядвиги всего через два года опосля супруга, господа Галицкие и вовсе не имели возможности содержать сироту, и предприняли меры к розысканию ее родичей.
«Хорошо хоть вовсе не выкинули как щенка шелудивого. Или не столь уж хорошо?» — Лиза аккуратно, очень аккуратно поднесла чашку ко рту и опустила обратно.
— …каковые через некоторое… через изрядное время и увенчались успехом. — Анна Францевна, не вставая, поклонилась генеральше.
— Что там у нас было в 1877 да в 78-м? — меланхолично вопросила дотошная Вера Сергеевна. — Неустанным попечением Агаты Тимофеевны об отечественных liberté, égalité, fraternité[3] наши здешние господа «сен-жебунисты»[4] в Париже обретались, да брошюрки, повествующие крестьянам об их тяжкой доле, во французских типографиях печатали.
— Я счастлива, что молодые люди наднепрянских земель столь неравнодушны к будущности державы! — горячо вскричала генеральша. — Что они готовы идти по пути реформ, готовы бороться со всем старым и костным! Придет день, дорогая моя Вера Сергеевна, и этих юношей назовут героями! А что я их к тому побуждаю — для того и на свете живу!
«Может, и к лучшему бы, кабы ее превосходительство продолжала заниматься странными молодыми людьми с еще более странными именованиями, а я осталась… пусть даже с шляхтичами Галицкими!» — подумала Лиза, глядя в чайную чашку. — «По крайней мере тетушка Беата мне б в чай сонного зелья не подлила, да еще в такой дозе, что и помереть недолго».
— А потом сии неравнодушные молодые люди убивают Государя Императора[5]! — отчеканила Вера Сергеевна и сама испугалась собственных слов.
На гостиную пала тишина: тема была опасная, рискованная была тема. Гости украдкой переглядывались, нервно косясь друг на друга. Генеральша надулась, только одетый по-рабочему здоровяк ухмылялся зло и язвительно, скаля крупные желтые зубы.
— Гхм… каково вы съездили, Александр Николаевич? — откашлялась Оленькина матушка, взявшая на себя роль миротворицы.
— Удачно и весьма! — оживился господин Поль. — Можете поздравить меня, господа, французы согласились с нами сотрудничать, «Акционерное товарищество железных руд» создано!
— Браво, Александр Николаевич, поздравляем! — зазвенели голоса.
— Однако работать оное начнет только при условии завершения моста и железнодорожной ветки. — уже тише прибавил он. — А последние изрядно замедлились в строительстве. — он испытывающе поглядел на генеральшу.
— Общество Варшавского сталелитейного производства готово перебраться к нам и даже строить завод. И закладывать домны. — негромко произнес Моисей Карпас. — Но они ставят то же условие: мост и дорога. — и тоже посмотрел на генеральшу.
— Не о том вы думаете, господа! — Агата Тимофеевна капризно скривилась. — Все эти ваши рельсы, железо: разве стоит сие внимания, пока народ страдает в неволе и бесправии, а держава погружается в нищету и мздоимство? Думаете, Александр Николаевич, не знаю, какую вы взятку в Петербурге дали для строительства вашей разлюбезной дороги? Разве достойное это приложения ваших сил и капиталов? Вместо того, чтоб бороться за права простого люда, вы боретесь за… руду? Право же, стыдно, друг мой! Воля ваша, я знать не желаю вашу железную дорогу и на том мое последнее слово!
— Только люд рабочий эксплуатируете, господа капиталисты! — проурчал лохматый юноша.
— Сейчас строительство встало. — господин Карпас метнул быстрый взгляд на Агату Тимофеевну. — И никакой эксплуатации. Только и заработной платы рабочим никакой. Быть может когда-нибудь, господа, и наступит золотое время, что мы, капиталисты-эксплуататоры, и вовсе будем не нужны. Но до тех пор со столь не любимыми Агатой Тимофеевной рудами и железом рабочий имеет курицу в котелке, а без оных — крапиву да лебеду. Думается мне, что сперва рабочий люд все же желает курицу, а права уж потом.
— Даже если я потрачу все свое состояние на азбуки для неграмотных, а сама пойду учительствовать в деревнях, где, позвольте узнать, возьмутся новые азбуки, когда эти поизносятся? — резко спросила Вера Сергеевна.
— Да уж слыхала, душа моя. Желаете кирпичный заводик поставить да доход получать? — язвительно, точно издевку какую, произнесла Агата Тимофееевна.
— А и желаю, ваше превосходительство! Коли с плавкой руды дело пойдет, свой кирпич куда как пригодится. На строительство столь любезных вашему сердцу народных просветительных учреждений тоже. Работники понадобятся грамотные, вот и будут им реальные училища и прочие полезные заведения.
— Горное училище бы открыть. А то и университет. — и Александр Николаевич предвкушающе прищурился — как мечтающий о сметане кот.
— Не моя то печаль, государи мои, и меня никак не касаемо. — равнодушно бросила генеральша. — А вы что же дальше делать собираетесь, Анна Францевна?
— У шляхтичей Галицких более нет детей, нуждающихся в обучении. Мне было поручено сопроводить Лизхен, далее могу следовать в Киев, где мне обещано место в приличном семействе.
— Вот и ладно. Доставили девочку и езжайте себе с Богом. Скажете, куда сундук ваш отправить. — холодно бросила генеральша и на гостиную вновь пало молчание.
Изгоняемая фройляйн побледнела, потом покраснела чуть не до слез, потом стиснула губы и поднялась:
— Не стоит утруждаться, ваше превосходительство. Господа… — короткий книксен и фройляйн шагнула к двери.
— Не торопитесь. Поедемте со мной, фройляйн. Поужинаете, выспитесь с дороги, а там и подберем вам достойную оказию до Киева. — не глядя на хозяйку, решительно поднялась Вера Сергеевна.
— Да-да, я вам помогу. — господин Поль тоже вскочил, за ним поднялся и господин Карпас, и даже по рабочему одетый лохматый юноша вынужден был встать, хоть и с явным неудовольствием.
Матушка Оленьки жалко скривила губы и на глазах ее блеснули слезы.
— Честь имею откланяться.
