Ведьма и компания (СИ) - Кирилл Кащеев
— Быть может, с нами поедете? — спросил Александр Николаевич и звучало это не как приглашение, а скорее как… мольба о помощи.
— Да куда уж мне к ее превосходительству в гостиную! — радостно откликнулся Ламбракис. — Уж лучше вы к нам, особливо юная барышня! Лучшее мороженное Ламбракиса! Буду душевно рад! — он поклонился и умчался, то и дело оглядываясь, будто боясь, что бывшие попутчики за ним погонятся.
— Надеюсь, вы понимаете, Лизхен, что приличная девушка не может принимать подобного рода приглашения? — садясь в коляску, обронила Анна Францевна.
— Да, фройляйн. — опустила глаза девушка.
— У Ламбракиса приличнейшее заведение. — неловко пробормотал Александр Николаевич.
— Но не для юной девушки. — строго возразила Анна Францевна. — Немецкая речь повсюду! — перевела разговор она. — Если вслушиваться, можно подумать, что мы в Лемберге!
Забившаяся в угол коляски Лиза стрельнула глазами в сторону Александра Николаевича: право же, фройляйн сейчас непозволительно груба с этим любезным господином!
— Хотите сказать, если вглядываться, на Лемберг вовсе не похоже? — рассмеялся тот.
На Лемберг и впрямь походило мало. Коляска вывернула от наплавного моста и покатила по проспекту, широкому, какового не бывало в Лемберге, а разве что в самой Вене. В отличие от немощеных окрестных улочек, этот был выделан камнем. Зато окрестные дома представляли собой дивное смешение даже не стилей, а… невесть чего! Каменные двух и трехэтажные строения сменялись деревянными, а те — нищими мазанками. Меж зеленью садов тут и там торчали кирпичные заводские трубы, выбрасывающие в небо черные клубы дыма, и тот оседал везде и всюду слоем жирной сажи. Присутственные места причудливо перемежались воротами, за которыми прятались усадьбы, и магазинами с броскими вывесками. Из улочки рядом с магазином «Венский шик» с выставленным в широком витринном окне корсетом, вывернуло коровье стадо и позвякивая колокольцами, побрело вдоль проспекта — мимо «Чайного дома Пронина», торгового дома «Илья Осипович Джигит и сыновья», мимо «Берлинского магазина дамского шитья» и далее, оставляя на брусчатке густые и ароматные следы.
— Зато мостовая наша — произведение Достоевского. — печально наблюдая коровье шествие, сказал Александр Николаевич.
— Федор Михайловича? — изумилась Лиза.
— Андрея Михайловича, братца его. Губернским архитектором у нас был, пока в Ярославль не перевели. — осклабился Александр Николаевич, довольный, что поймал новичка на привычную шутку местного жителя.
— Приличной барышне не стоит оказывать знакомство с литературой столь… низменной и потакающей вульгарным вкусам низших сословий. — нахмурилась фройляйн.
— Да, фройляйн. — привычно повторила Лиза.
— Немецкая речь повсюду из-за колонистов. — поторопился вмешаться Александр Николаевич. — Еще при государыне Екатерине их сюда переселили для развития здешних земель: сербы есть, даже испанцы с Минорки, от войны бежавшие, господин Ламбракис вот из греков, коих еще из татарского Крыма вывели. Но более всего немцев-меннонитов[4]. Так что у нас не город, а прям нашествие «двунадесят языков»!
— Ци немци, скажу вам, пане, то таке! — сидящий на козлах Юхим обернулся. — Брательник мой до них на экономию[5] нанялся, так теперича сотоварищи хотять губернатору донос писать. Бо чим ци нехристи робитников кормять? Беруть свынячу кишку, сують ее в таку соби дьяволову машинерию, ручку крутять — и лезет та кишка, вся понапиханная требухой, та ще Бог зна чем! Ломтями режут, та людям йысты дають! А чи може православна людына таку гидоту йсты? И название у нее теж мерзенное… — Юхим скривился и сквозь губу процедил. — Ков-ба-са! Тьху! Недарма кажуть: шо немец — шо чорт, однаково.
— Ты, Юхимка, не рассуждай, ты на дорогу гляди! — смущенно покосившись на фройляйн, прикрикнул Александр Николаевич. — На Полицейскую повернешь, к Агате Тимофеевне.
— Слушаюсь. — разбитной Юхим вжал голову в плечи и уж совсем шепотом выдавил. — Прощенья просим! — щелкнул вожжами, подстегивая лошадей.
Коляска повернула, проехала по довольно ухоженным улицам и наконец остановилась перед кованными воротами. Ворота открылись, коляска въехала внутрь и сделав круг, остановилась у парадного крыльца особняка.
— Александр Николаевич! — солидный, как адмирал, дворецкий радостно всплеснул руками. — Уж приехали! То-то барыня обрадуется!
— У меня для твоей барыни еще большая радость! Барышни, прошу! — он подал руку Лизе. Та смутилась, оглянулась на Анну Францевну — немка кивнула. — Доложи! — велел Александр Николаевич.
Следом за торопящимся дворецким они прошли через комнаты. Лиза очень старалась не вертеть головой, разглядывая шелк на стенах и гнутые мебли: ей уж ясно было, что насколько сам город в подметки не годится старому Лембергу, настолько же здешняя усадьба роскошней дома, в котором она жила ранее. Дворецкий распахнул высокие, с позолотой двери — оттуда донесся гул голосов и легкий звон посуды — и торжественно провозгласил:
— Титулярный советник Поль Александр Николаевич[6]! С дамами…
— Ах! О Боже мой! — сквозь распахнутую дверь донеслись возгласы: изумленные, радостные.
Еще шаг и Лиза оказалась в залитой светом гостиной, где в глубоких креслах пред малыми столикам восседали дамы с тонкими чайными чашечками в руках. Высокая грузная старуха во вдовьем уборе поднялась из кресла и протягивая руки, шагнула навстречу:
— Александр Николаевич, голубь мой, вот уважил так уважил! Прямиком из Парижа да ко мне!
— Здравствуйте, Агата Тимофеевна! — Александр Николаевич склонился над ее рукой. — Не мог отказать себе в удовольствии видеть вас, а также сопроводить своих попутчиц.
Анна Францевна выступила вперед — под вопросительный взгляд старухи — и Лиза почувствовала, как у нее сжимается в груди, а в ушах гулко бьется кровь.
— Семейством шляхтичей Галицких мне поручено… — голос Анны Францевны звучал с неторопливой торжественностью. — Сопроводить до вас, ваше превосходительство, мою воспитанницу, единственную дочь племянника вашего, Григория Варфоломеевича Хортицы и панночки Ядвиги Галицкой. Позвольте представить вам, Лизавета Григорьевна Хортица.
У Лизы подогнулись ноги, и она не столько присела, сколько упала в реверанс.
Тонко и дрожаще звякнула поставленная на блюдце чашка.
— Я и не знала, что у покойного Гришеньки… есть дочь. — трепещущим голосом выдавила сухопарая пожилая дама, тоже затянутая в черное.
— Зато я знала! — торжествующе вострубила старуха.
— Свидетельство о венчании родителей Елизаветы Григорьевны, а также выписка о крещении дитяти у меня с собой. — отчеканила Анна Францевна.
— Да на кой мне твои бумажки, что ж я, родную кровь не признаю! — взревела старуха. — Я уж заждалась, а вы все не едете и не едете! Уж не желала ли твоя Лембергская родня спрятать тебя от меня? Ну дай же я на тебя посмотрю!
Старуха надвинулась на Лизу — огромная, громогласная, пышущая радостью, ее пухлые, унизанные перстнями руки схватили девочку за плечи, отодвинули. Пронзительные, такие же зеленые, как у самой Лизы, глаза глянули будто в самую душу, точно видя ее насквозь: от собранных
