Антон Толстых - Ассорти Шерлока Холмса

В этот миг я проявил поспешность, о которой впоследствии вспоминал со стыдом: я машинально схватил показанную мне газету и на глазах любопытных прохожих побежал обратно на вокзал, где в камере хранения лежал чемодан с немецко-английским словарём.

Когда-то я назвал Лондон огромным мусорным ящиком, а Холмс назвал его гигантским человеческим ульем. Берлин, соответственно, (после изобретения конвейера в начале нового столетия) можно назвать огромной конвейерной линией, ведь в нём всё движется. Мне пришлось убедиться в этом на собственном опыте. На перекрёстке я споткнулся о рельсы и, подвернув ногу, неожиданно получил удар тока. Что-то громко заскрежетало слева. Я упал и лишился сознания, увидев вагон конки, возникший прямо передо мной без конной тяги. Помню лишь, что моё сознание погрузилось в темноту, и несколько часов были вычеркнуты из моей памяти.

Теперь будет уместно изложить фрагмент письма, написанного мною в Берлине, а если быть точным, то вторую половину. Первая половина описывает только что описанные события, и нет резона заново описывать их теми же словами. Стоит заметить, что Холмс велел отправить телеграмму, но я написал слишком много. Придётся отправить письмо, хотя оно дойдёт до Англии позже, чем телеграмма.

Клиника Шарите, Берлин

31 июля

…Когда я очнулся, было совершенно непонятно, что со мной произошло. Откуда взялась конка, если на рельсах не было лошадей?

Я лежал на больничной койке. Представителям моей профессии не нравится быть пациентами, вот я и боялся, что меня будут лечить. Горчичники были первым, что пришло мне на ум. Постыдная участь для врача. Кроме того, здесь много чахоточных, хотя я и не контактирую с ними. Профессор Кох использует их для изучения этой неизлечимой болезни, но я не знаю, сможет ли открытый им туберкулин принести излечение больным.

Медсестра объяснила мне, в чём было дело. По улице ехал электрический Straßenbahn, или, выражаясь по-английски, электрический трамвай. Его недостаток, оказывается, заключается в том, что электроэнергия для трамвая передаётся через третий рельс, а измеряется она напряжением 150 В. То, что я выжил, имело элементарное объяснение. Живучесть объяснялась тем, что используемый в технике постоянный ток менее опасен, чем неиспользуемый переменный, то, что трамвай к тому времени начал останавливаться, и то, что ток прошёл сквозь носок.

Врачи сказали, что мне нужно оправиться после пережитого шока. Поэтому я лежу в палате уже сутки, хотя сам поставил себе более утешительный диагноз. Медсестра по имени Агнесс Клозе кормит меня пончиками-берлинерами, и она весьма хороша собой. Но прелестное лицо и голубые глаза лучше видеть самому, чем читать о них в моём письме. В свободное время я переводил статью из «национально-монархической» газеты Berliner Lokal-Anzeiger, полученной от Штольца.

Как пишет газета, некий солдат, находясь вечером на Бисмаркштрассе, услышал из-за угла голос. Этот голос (баритон) предлагал кому-то драгоценное украшение для «ношения в свободное от дежурств время». Другой голос (меццо-сопрано) отказался от презента. Вполне вероятно, что речь идёт об украшении из «клада». Но солдат не видел, кто это разговаривал, поскольку неизвестные варвары разбили фонари, расположенные вдоль Бисмаркштрассе. Фонарщик обнаружил, что фонари забиты углём, не позволяющим газу выходить наружу.

Также я получил информацию от медсестры. Молодая леди видела, как мимо клиники прошёл мужчина в цилиндре. Она говорит: «В палате было открыто окно, и я заметила, что от прохожего пахнет серой, как от дьявола. И он оставил за собой грязные следы. Как говорят у вас в Англии, это не по-джентльменски». Я поинтересовался, не было ли запаха пива или шнапса — этих национальных немецких напитков. Ответ был отрицательный.

Больше мне нечем поделиться с вами. Могу добавить только, что после пребывания в пешаварском госпитале мне уже не хочется находиться на стационарном лечении. Поэтому прошу вас приезжать поскорее.

В коридоре послышались шаги, раздался недовольный голос врача, и в палату неожиданно вошёл тот самый немецкий военный, который поделился со мной деньгами у таксофона. Но теперь в его руках была огромная железная труба, достававшая до потолка. На нём были те же плащ, островерхая каска, на бледном лице были тёмно-рыжие усы и орлиный нос. Но когда он поправил плащ, под ним показались рукава гражданской одежды.

— Guten Abend, Frl. Klose. Guten Abend, Dr. Watson.[7]

Немец, положив трубу в коридоре, сел на соседнюю койку и, не спросив разрешения, принялся читать моё письмо. Дочитав до конца, он беззвучно засмеялся.

— Ватсон, заметили ли вы, как это письмо напоминает ваши рассказы, где так заметно влияние художественной литературы? Вам обязательно хочется сообщить побольше подробностей и незначимых деталей. Так и в письме: некоторые из приведённых вами фактов можно было бы опустить без потери ценности информации. Поэтому в следующий раз отправляйте телеграмму!

Тут я понял, что передо мной сам Шерлок Холмс. Его лицо было загримировано. Нос был его собственный.

— Дорогой Холмс, это вы? Где же вы были? Как вы здесь оказались?

— Я с самого начала изменил свои намерения. Преподаватель химии выздоровел, а преподавателем анатомии я сделал доктора Вернера, которого вы, конечно, знаете. Поэтому мне можно было покинуть Англию, благо полиция ни о каких лондонских преступлениях пока не сообщила. Однако я не мог прибыть в Берлин в собственном облике. Благодаря моей обширной практике и вашей литературной деятельности обо мне знают и в Германии, что видно из упоминания в «Иллюстрейтед Лондон Ньюс» о немецких «знатоках». Поэтому я нахожусь здесь инкогнито, под видом немецкого солдата. Каска та самая, которую прислал кайзер, а плащ скрывает отсутствие немецкого мундира, который мне, увы, не удалось раздобыть. Солдат, о котором вы прочитали в газете, я и есть. Прошу извинить меня, но мне пришлось скрываться даже от вас. Вы могли совершенно случайно выдать меня.

— Но где вы взяли эту огромную трубу?

— На болоте, через которое ехал поезд. После похождений по Берлину я вышел на это самое болото. Там расположены несколько холмов, которые вы, вероятно, видели из окна вагона. Когда я подошёл к одному из них, передо мной неожиданно предстала труба. Она была врыта в бок холма и покрашена в цвет его поверхности и потому издалека была незаметна. Я попробовал расшатать её, и, как вы видите, попытка увенчалась успехом. У других холмов тоже оказались трубы, и незакреплёнными были все, кроме одной. Под ней определённо что-то скрывается. А другие трубы, вероятно, нужны для отвода глаз. Одну из них я и принёс для наглядности.