Л. Астахова - На этом берегу

Альв ловко нырнул внутрь, разжег масляный светильник, чтоб гость не упал в потемках.

— Заходи! — позвал он.

Круглый очаг посредине, заботливо выложенный из речной гальки и гранитных булыжников, низкий столик, явно людской работы, но с отпиленными ножками, такого же происхождения глиняная посуда. Это означало, что при всей уединенности жизни хозяин поддерживает какие-то отношения с людьми. Впрочем, вся остальная обстановка свидетельствовала совсем об ином, о нелюдских вкусах и привычках. Низкая широкая кровать, застеленная мягким одеялом с редкостным, удивительным растительным узором, медный чайник в виде толстого селезня, аккуратные резные полочки с инструментом и всевозможным снаряжением для рыбной ловли, охоты и прочим ремеслом. Оно и понятно, жизнь в одиночку предполагала полную концентрацию на выживании. Кроме того, там же находилось бесчисленное количество всевозможных горшков, берестовых коробок, ящичков, веничков сушеных трав, вязанок луковиц и корешков. Значит, хозяин обладал какими-то познаниями в травничестве. Но не только этим. Боевой лук на стене был черный лакированный, со вставками из кости, бронзовыми накладками, и выглядел так, словно его сделали год, от силы пару лет назад, а не несколько веков. И говорил этот лук, что лесной отшельник не только владеет благородным оружием предков, но и тщательно заботится о нем.

Если бы не нынешнее состояние, Гилд бы присвистнул от удивления и, наверняка сказал хозяину что-нибудь лестное, давая понять, что его поразило жилище. Все было продуманно, все устроено замечательно. Гилду было с чем сравнивать, он с горечью вспомнил все давнее жилье, в лесу, далеко отсюда. Оно было другим, но тоже удобным и любимым. Ему нравилось там жить… А потом вспомнилась вынужденная зимовка, когда не было ничего, абсолютно ничего, и по всем расчетам, он не мог там выжить, а ведь выжил же!

— У тебя хороший дом. — Только и смог произнести он.

Хозяин снова коротко кивнул в ответ и бросил:

— Садись.

Он показал Гилду на свою кровать. Потом подумал и добавил.

— А лучше ложись.

— Зачем?

— Я буду мыть твои раны.

Более ничего пояснять странный альв не стал, а углубился в раскопки на своих полках, выбирая из горшочков необходимые ингредиенты для лечения.

— Спасибо, я лучше сам.

Гилд с трудом стащил с себя грязную, пропитанную кровью куртку и бросил ее на пол, а затем присел на самый край кровати, боясь испачкать что-нибудь.

— Если тебе не сложно, я бы просто взял немного воды и помылся где-нибудь на улице, а то… — он озадаченно посмотрел на грязные, заляпанные кровью одежду и руки.

Риан, казалось, и не слышал обращенных к нему слов, занимаясь своим делом с какой-то запредельной сосредоточенностью. У Гилда создалось впечатление, что он разговаривает с каменной стеной.

— Как хоть звать тебя? — отчаявшись добиться какой-то реакции, спросил он.

— Риан. — Просто и спокойно ответил хозяин землянки.

— А меня Гилд. — Ему показалось, что он мог этого не произносить.

"Ну и ладно. Действительно, какое ему дело до моего имени, я и сам его уже почти забыл". Рядом с молчаливым и сосредоточенным Рианом, он чувствовал себя очень неловко. Ему хотелось остаться одному, снять с себя грязные вещи, хоть как-то помыться, приложить к ране травы, которые еще оставались в его мешке, а затем лечь где-нибудь в тихом уголке, хоть на полу, неважно, лишь бы можно было закрыться с головой одеялом, свернуться калачиком и заснуть.

Хозяин, казалось, не замечал его. "Ну что же, это его право" Гилд встал, порылся в своем мешке, обнаружив там и чужие вещи, происхождение которых ему было вполне понятно, и снова спросил:

— Можно я возьму воду?

Хозяин кивнул.

— Спасибо.

Его шатало. Он осторожно взял в левую руку котелок и вышел из землянки. На улице он прислонился спиной к толстому стволу дерева, и какое-то время стоял неподвижно, ожидая, пока пройдет дурнота. Ему действительно стало немного легче, словно силы пробуждающегося весной бука входили и в тело, притупляя боль. Затем он с трудом развязал завязки на рубашке.

Грязные, темно-бурые струйки воды потекли на оттаявшую землю. Поминутно останавливаясь и прислоняясь к дереву, он ждал, когда исчезнут зеленоватые пятна перед глазами, а затем продолжал. Снять повязку, сделанную родичем, уже не было сил: "Пусть остается, как есть. Неважно, пройдет и так!" Кровь больше не выступала на тряпке, да и сама повязка похоже присохла. Гилд решил, что так тому и быть, кое-как натянул чистые вещи, закутался в плащ и вернулся в землянку. Надеясь, что удастся полежать.

Тем временем Риан разжег огонь в очаге, наполнил небольшой бронзовый котел водой, насыпал туда какой-то пахучей травы, светлого порошка, капнул пару капель из кувшинчика, и повесил котел над огнем. Запах был терпковато-кислый, вяжущий, в чем-то даже приятный, и чем горячее становился отвар, тем более он усиливался, навевая какие-то ленивые мысли. Над водой поднимался зеленоватый пар, и сквозь него на Гилда глядели прозрачно-серые льдистые глаза Риана. Спокойные, ничего не выражающие, словно тот глядел не на гостя, а сквозь него в прошлое или в будущее, и видел неведомое. От равномерного помешивания деревянной, длинной ложкой кружилась голова, а может быть это от запаха, или от потери крови, или от усталости и боли.

— Можно я лягу? — снова короткий кивок в ответ.

Он стянул сапоги и устроился на краю кровати, накрывшись собственным плащом. Забытье пришло сразу, обволакивая и затягивая, словно спасительный омут, принося покой.

"Гилд…Гилд…Гилд" — Риан покатал имя своего гостя на языке, мысленно повторив несколько раз. Терпкое имя, терновое и осеннее. Оно ему понравилось, и оно очень подходило сородичу. Золотистоглазый листочек, оторванный осенним ветром от родного дерева и унесенный в сумерки. Впрочем, все они потерянные и отринутые, забытые и забывающие, осколки великого народа, для которых наступили бесконечные сумерки, в преддверии вечной ночи. Риан печально вздохнул, припоминая, как его самого носило по этой земле, швыряло из крайности в крайность. Тяжело найти покой там, где тебе нет места, среди ожесточенных чужаков, захватчиков и поработителей. Им не оставили никакой возможности стать своими… Да и как можно освоиться в среде диких, одержимых ненавистью, завистью и похотью существ? Как можно принять их животное существование единственно возможным и верным? Понять их безумную нетерпимую веру?

С другой стороны, чем его, Рианово, существование отличается от жизни лесного зверя? Тем, что он пьет и ест из посуды? Ежедневно моет тело? Умеет разговаривать? Последнее утверждение почти сомнительно. Он не говорил целую зиму, если не считать тех ночей, когда подпевал песням волков во славу полной луны. Так нестерпимо было желание, чтоб на твой голос кто-то откликнулся. Пусть даже волк.