Л. Астахова - На этом берегу

… Холодный блеск лезвия, нацеленного прямо в глаз.

— Попробуй только дернуться, остроухая тварь! Вот скажи, зачем тебе два глаза?

Когда нож вонзается в височную кость, обдирая кожу одним тонким ломтем, боль ослепительна, она взрывается в глазнице смоляным факелом, и невозможно понять, есть ли еще твой глаз или его нет…

Мысленно грязно выругавшись, Риан усилием воли отогнал давнее воспоминание. Но тоненькую полоску шрама на виске не потрогать не мог. Вернее, то место, где была отметина. Он очень старался, когда сводил все напоминания о плене, благо лес был хорошим помощником, а память старательно подбрасывала рецепты необходимых снадобий. Во-первых, это было занятие, отвлекающее от разных мыслей, а во-вторых, Риан уверил себя, что стоит только извести все телесные повреждения, и что-то исчезнет из памяти, утратит свою власть над ним. Вот только добился ли он успеха в своем стремлении, оставалось вопросом открытым. Потому что один только вид израненного сородича быстро оживил в памяти все самые страшные картины. От запаха свежей крови мутилось сознание, и растревоженный разум заполоняли демоны прошлого, один ужаснее другого.

Чтоб отвлечься, Риан, тщательно обшарил убитых разбойников. Деньги, обувь, оружие и все, что только представляло какую-то ценность, он сложил в мешок раненого, валявшийся тут же. Чего добру пропадать? Мертвецам оно уже ни к чему. По-хорошему, следовало еще раздеть всех донага, но пропитанная кровью и местами разорванная одежда была полностью испорчена. И альв не стал попусту тратить силы.

Задерживаться на этом месте тоже не следовало. Может быть, эта банда была более многочисленна, и неровен час, явятся сотоварищи покойников.

Риан несильно пошлепал раненого по щекам, приводя его в чувство.

Яркие блестящие карие глаза на бледном лице глянули сначала испуганно, затем укоризненно, а потом приобрели растерянное выражение.

— Вставай. Нужно уходить. — Проскрипел Риан, стараясь изо всех сил совладать с непослушным голосом.

Он помог незнакомцу подняться, и повел в сторону леса.

День клонился к закату, а им предстоял еще довольно долгий путь.

Первые шаги дались с огромным трудом. От острой боли Гилд почти ничего не соображал, казалось, все тело заполнил огонь, так оно болело. Еще он ощущал жар, вот и все. После нескольких неловких движений стало немного легче, организм вспомнил что-то забытое, вспомнил и начал привычную борьбу за собственную жизнь. Сколько раз это было… лучше не думать.

Он прерывисто вздохнул. Голова, наконец-то, чуть прояснилась, и это дало возможность заметить плотную повязку у себя на плече. Он уже раскрыл было рот, чтобы произнести какую-то благодарность, когда сообразил, что перевязано еще и бедро. Это новое открытие заставило Гилда покраснеть. Уговорить себя не обращать внимания он не смог, слишком долго он был один, совсем один, даже когда рядом находились люди. Собственно, один он был почти всегда. За долгие годы, проведенные в разных краях и землях, у него выработалась привычка — если кто-то прикасается к тебе, это всегда несет боль, иначе и быть не может. Ему и сейчас было неловко даже оттого, что незнакомец поддерживает его.

Гилд покосился на своего спасителя, тот шел с таким отрешенным видом и был так глубоко погружен в свои думы, что, казалось, вообще забыл, что рядом бредет кто-то живой.

"Он сделал то, что счел нужным, остальное ему безразлично. — Пронеслось в голове, — ну что же, спасибо ему. Может, так даже лучше…". Любопытство превозмогло боль, и он взглянул на провожатого более открыто. Тот был худым, изможденно худым, но все же жилистым, и, наверно, выносливым. Воспаленный шрам пересекал нижнюю губу, придавая лицу нервный, почти болезненный вид, сероватые, жесткие волосы были ровно обрезаны до плеч. "Интересно, почему он постригся почти так же, как стригутся люди?" Однако в целом вид и одежда парня были более чем аккуратны. Гилд вспомнил, как выглядел сам, когда пришлось одному зимовать в лесу, на северном плоскогорье. После того, как снег начал таять, и он впервые вылез на солнце, то и сам себе показался диким пещерным зверем. Здесь, в этих краях, конечно, нет таких морозов, но, похоже, что этот странный альв зимует в лесу не один год.

Ступать по тропе, уже оттаявшей после снега, получалось куда удобнее, чем по камням. Боль в бедре превратилась в тупую, ноющую, и беспокоила уже меньше. Гилду хотелось заговорить с незнакомцем, узнать кто он, как оказался здесь и где жил раньше, ну хоть что-то спросить и сказать. Но его провожатый шел по-прежнему молча, глядя прямо перед собой, не замечая ничего.

— Ты живешь здесь, в лесу? — спросил Гилд очень тихо, если незнакомец не захочет, то сможет не обратить внимание на его вопрос.

В ответ парень лишь коротко кивнул, не обернувшись. Не было в этом жесте ни радушия, ни высокомерия, ни желания оскорбить, просто короткий кивок. Он был словно под действием злых чар, этот альв, и не реагировал ни на что.

Они уходили все дальше в лес. Сил идти у Гилда уже совсем не осталось.

— Мне надо остановиться. — С трудом произнес он.

Если бы новый знакомый при этих словах просто отпустил руку, поддерживающую его, и пошел себе дальше, не оборачиваясь, Гилд бы почти не удивился. Но альв быстро обернулся, дернув своими сероватыми волосами, и хрипло сказал:

— Потерпи, уже скоро…

Что будет скоро, и куда они идут, Гилд выяснять не стал. В конце концов, он действительно был благодарен этому парню, но, пожалуй, без него сейчас ему было бы даже спокойней, хотя, возможно, выжить он бы не смог. Сложно это… странно… и еще очень больно… почти невыносимая боль. От слабости и потери крови кружилась голова, хотелось лечь, свернуться клубком, подтянуть к себе колени и заснуть, забыться…

Еще несколько шагов, и впереди показалась хижина. Впрочем, хижиной обиталище лесного нелюдя можно было назвать с большой натяжкой. Землянка, похожая на небольшой холм с темным отверстием входа. Весной и летом, должно быть, это место выглядело очень живописно, и плавные наклоны крыши, покрытые землей, травой и листьями, создавали ощущение естественности. Но в самом начале весны в жилище альва Гилд ничего привлекательного не обнаружил. Нора большого зверя, только и всего.

Вид своего дома, единственного дома в целом мире, вызвал у Риана прилив нежности и щемящей радости. Он гордился своим творением, теплым зимой и прохладным летом, с настоящим очагом. Гордился тем, что в его доме имелось даже маленькое окошко, и тем, как он замаскировал от постороннего взгляда свою обитель. Даже дым из трубы рассеивался практически незаметно. А еще несколько лет назад Риан выкопал запасной тайный ход, и чувствовал себя, словно барон в каменном замке.