Медведев. Книга 4. Перемирие - Гоблин MeXXanik
Лицо парня тут же просветлело, будто я только что утвердил важную житейскую истину.
— Вот! — с довольством сказал он. — Я же и говорю, что вид у него придурковатый. Но ведь глупого сюда бы не прислали. Значит, хитрый. У меня про почту спросил, а сам потом направился на телеграф.
— У вас есть телеграф? — изумился я, не скрывая удивления.
— А как же, — гордо ответил распорядитель. — Мы же не дикие какие, у нас здесь цивилизация! Провода, кнопки, всё как в столице. Там, правда, старший телеграфист косноязычный, но передаст, что надо. Может, с ошибкой, зато быстро.
— Это да, — кивнул я, и Морозов, глядя в сторону, едва заметно усмехнулся.
— Так вот, — продолжал парень, приободрившись, — если уж он пошёл туда, значит, что-то шлёт. Или получает. А может, кому-то весть даёт. Говорю же: вид у него такой… несерьёзный, а сам, небось, продуманный.
Морозов попрощался за нас двоих, ещё раз уверил распорядителя, что ресторану ничего не грозит, и мы направились к двери.
— Сдается мне, что ревизор все же туповат, — сухо резюмировал воевода, когда мы уже шли по тротуару. — Перепутал направление. Этак он весь город по дуге обойдет, и народ напугает.
— Надо его перехватить, — усмехнулся я. — Где у вас телеграф?
— Здесь неподалёку, — ответил Морозов. — Садитесь в машину, вмиг домчу.
Мы вернулись к автомобилю, стоящему у бордюра. Дружинники и прохожие разошлись, каждый занял своё место в привычном потоке дел. Я сел в салон. Морозов расположился за рулём, коротко поправил ворот куртки.
Машина тронулась, и кроха улицы проскользнула мимо окон: витрина с фарфором, столб с объявлениями и пара стариков на скамейке, мирно споривших о погоде. Дорога вела к центру, и чем дальше мы ехали, тем шире становилась улица.
— Думаете, он действительно просто ошибся? — спросил я.
— Может, и ошибся, — отозвался Морозов ровно. — А может, попробовал выглядеть неприметным. Такое тоже встречается. Главное — не дать ему натворить глупостей.
Глава 15
На телеграфе
Распорядитель не соврал: телеграф и впрямь в городе был. И не просто присутствовал как памятник истории, а вполне себе функционировал. Да и выглядел достаточно солидно.
Стоявший на углу улицы дом был из старого фонда, когда строили на совесть. Толстые каменные стены, с которых местами осыпалась побелка, открывая под ней серый кирпич. Под подоконниками виднелась узорная лепнина, кое-где потемневшая от времени, но по-прежнему красивая.
Над входом нависал чугунный козырёк, с завитками и ржавыми потёками, под которым темнела массивная дверь с латунной ручкой в виде головы льва. От постоянных прикосновений она отполировалась до блеска, и казалось, что зверь теперь чуть улыбается каждому входящему.
Вывеску над дверью явно недавно освежили краской. Чёрные буквы «Телеграф» лежали на фоне старого дерева, и если приглядеться, можно было заметить лёгкий след от прежней орфографии, когда ещё писали с твёрдым знаком на конце.
Забранные чугунными решетками окна с витиеватыми узорами блестели чистыми стеклами. А внутри виднелись массивные стойки, кабели в аккуратных пучках, старые аппараты с ручками и катушками.
От здания пахло машинным маслом, едва уловимым запахом нагретого металла и пылью. И всё же в этом старом доме связи было что-то надёжное.
Но оказалось, что ревизора здесь уже не было. Дверь нам открыл высокий, худой мужчина, который производил впечатление человека, пережившего собственный расцвет и не особенно этим расстроенным. На нём был серый камзол, явно видавший лучшие времена: рукава протёрлись, пуговицы держались на честном слове, зато выглажен он был до воинской щепетильности. Видно, привычка к порядку из старых времён так и не выветрилась.
Мужчина посмотрел на нас как на посетителей, пришедших без предупреждения в строго установленное время обеда. Внимательно нас выслушал и прежде, чем заговорить, чинно откашлялся:
— Приходил этот странный человек, — сообщил телеграфист суховато, поправив ворот и приосанившись. — Я даже подумал сначала, что скоморох какой-то.
При этих словах воевода чуть приподнял бровь, а телеграфист, заметив интерес, добавил, немного смягчив тон:
— Но он представился. Даже документ показал.
— Сам? — прищурившись, уточнил Морозов.
— После того как я пригрозил вызвать синодников, — вздохнул телеграфист, при этом виновато развёл руки. — Вы же знаете, Владимир Васильевич, я человек старой закалки. Когда-то в жандармерии служил, пока старость не сделала меня, — он замялся, подыскивая слово, — менее полезным.
— Никто так не считает, — твердо, но коротко отрезал воевода.
Телеграфист немного смутился, будто его внезапно наградили орденом, о котором он давно перестал мечтать. Кашлянул снова, но теперь тише, по-домашнему. И даже как будто расправил плечи.
— Достаточно того, что это знаю я, — отмахнулся мужчина, и в этом жесте было всё: усталость, достоинство и тень былой гордости. — Старость, господа, никто не отменял. Это вы у нас Всевышним хранимы, господин Морозов, — добавил он, пристально разглядывая воеводу. — Годы словно обходят вас стороной. Не иначе приглянулись вы какой-то ведьме, вот она вам часы и остановила, чтоб не старели.
Морозов поморщился, как человек, которому внезапно предложили родство с болотной нечистью.
— Никогда с этой породой не связывался, — фыркнул он и, к моему немалому удовольствию покраснел. По-настоящему, как гимназист, уличённый в тайной симпатии к учительнице арифметики. — Просто у меня генетика такая.
Слово прозвучало как заклинание. Телеграфист оторопел. На лбу у него появилась тонкая, но выразительная складка. Мужчина даже приоткрыл рот, будто собирался уточнить, какой именно это чин «генетика» и в каком она министерстве служит, но вовремя осёкся.
Покосился сперва на Морозова, потом на меня. Сделал это быстро, с инстинктом человека, привыкшего к субординации. И решил, что сейчас, пожалуй, не время демонстрировать собственное невежество. Взгляд стал строгим, будто он всё понял, просто не считает нужным объяснять остальным.
— Ну, — тяжело вздохнув, произнес телеграфист, — если генетика, тогда, конечно, вопросов нет.
И поднял голову, делая вид, что страшно занят осмотром телеграфных проводов.
— К тому же этот пришлый ещё и заявил, что ему письмо отправить нужно, — продолжил телеграфист, возмущённо поджимая губы. Видно было, что история греет ему душу, и теперь он рассказывает её с наслаждением,
