Формула власти. Новая эпоха - Анастасия Поклад
Наставница подходит к ней и хорошенько пинает доску ногой.
— Лети! — сквозь зубы рычит Клима и подпрыгивает так, что едва не выворачивает себе лодыжки.
Доска вздрагивает и теряет устойчивость, словно ее поставили на катящуюся бочку, облитую маслом.
— Держи равновесие, Ченара! Не заваливайся назад!
«Так это я — лечу?..»
— Нащупай ветер! — из лучших побуждений советует сверху Гулька, но Клима так сердита, что хочет ее прибить. Какой еще ветер? Нет тут никакого ветра!
Перехватывает дыхание, словно земля тянет ее вниз, а небо наоборот, выпихивает из своих владений.
— Ты полетишь, — яростно шипит Клима доске. Таким же тоном она запрещала отцу пьянствовать.
И доска словно подчиняется сильнейшему, признает в ней если не хозяйку, то человека, с которым приходится считаться. Она летит то вправо, то влево, вихляет вниз-вверх, но — летит!
Ветра Клима по-прежнему не чувствует, но движения из уроков гимнастики делают свое дело. Доска понемногу выравнивается и даже догоняет в небе прочие. На лицах у многих девочек — восторг, упоение небом. То самое чувство свободы, когда ветер ласкает волосы, бренчит застежкой-змейкой на куртке и охотно подставляет свою спину, чтобы доска прокатилась по ней.
Климе ветер так и норовит засунуть волосы в рот, пробраться под одежду, застудить щеки и уши, сбросить доску во все воздушные ямы, какие только найдутся. К концу занятия девочка уже мечтает о твердой земле, хотя многие ее одногодницы, кажется, летали бы так вечно.
«Небеса меня невзлюбили, мамочка. Но я еще заставлю их себе покориться!»
И она заставила. Кровью и потом, множество раз падая, но снова и снова поднимая упрямую доску ввысь. К пятому году Клима летала не хуже других, но то, чего Гулька и Арулечка достигали за пару минут, ей приходилось отрабатывать сутками. Ветер нехотя ложился под днище доски, признавая, что по крайней мере до окончания Института ему придется потерпеть.
Но первый раз запоминается навсегда.
Институт принял Климу сразу и безоговорочно, со всеми дверями и коридорами, белоснежными башнями, правилами, науками и даже дразнилками про длинный нос. Институт полюбил ее за острый ум и упорство, за преданность Принамкскому краю, за бессонные ночи в библиотеке и за то, что Клима признала его своим домом.
Небо прежде других распознало избранницу Земли и Воды. И возненавидело за беды, которые обрушатся на головы сильфов, если обда снова добьется власти среди людей.
* * *
— Сударыня обда, проснись! Сударыня обда…
Голос продирался сквозь сон, как орденский тяжеловик по бурелому — с трудом, но неумолимо. Клима обреченно перекатилась головой по подушке и буркнула, не открывая глаз:
— Да, благодарю. Ты можешь идти, Ройнес.
Пять часов утра, караулы сменились, и один из солдат разбудил свою обду, как было велено. Клима не знала, каким чудом ей удалось вспомнить его имя. Новых имен теперь было столько, что многие она произносила правильно лишь благодаря интуиции.
Шатер за ночь успел выстудиться, не спасала даже жаровенка в центре. Клима заставила себя откинуть шерстяное одеяло и, стуча зубами сквозь зевоту, принялась натягивать через голову платье, одновременно нашаривая босой ногой изящные остроносые ботинки. Спать хотелось, как никогда в жизни.
Совещание вчера продлилось допоздна, а потом еще пришлось разбираться с казначеем, который так запутался в доходах и расходах, что проще было казнить его и нанять нового, чем заставить самосовершенствоваться. Этот казначей Климе нравился: несмотря на свой страх, а может, и благодаря ему, он пока не украл ни гроша, все траты были на пользу дела, а прибыль исправно поступала. Но опыта казначею недоставало, и поэтому время от времени он с похоронным видом являлся к обде, вываливал перед ней мешок финансовых документов и расписывался в своем бессилии. Климе приходилось профилактически на него орать, а затем битый час наблюдать, как казначей все пересчитывает, отчаянно сопоставляя доход с расходом. Обычно хватало присутствия обды и ее тяжелого взгляда, чтобы эти неуловимые величины все-таки сошлись как полагается, но порой Климе тоже приходилось впрягаться в бесконечные расчеты. Заканчивалось все обычно одинаково: казначей рассыпался в благодарностях, клятвенно обещал больше не паниковать и найти себе пару честных толковых помощников, а затем удалялся, прижимая к груди мешок рассортированных бумаг.
В этот раз они с казначеем засиделись далеко заполночь и разобрали не все. Четверть традиционного мешка обда оставила себе на утро, поняв, что если не поспит хотя бы три часа, то рухнет без чувств, как когда-то в семнадцать лет.
Клима в последний раз глянула на безнадежно остывшую постель, зевнула особенно широко и позвала:
— Лернэ!
Тенькина сестра не заставила себя долго ждать. Так повелось, что Лернэ в соседнем шатре вставала немножко раньше обды и помогала той зашнуровать платье, а иногда — уложить волосы под сеточку. У самой Климы это занимало куда больше времени и получалось не так аккуратно.
Лернэ выглядела на зависть выспавшейся: по деревенской привычке она укладывалась затемно и к пяти утра успевала отдохнуть. Клима себе такой роскоши позволить не могла.
— Сегодня прохладно, — щебетала девушка, ловко затягивая шнурки. — На траве вот-вот изморозь ляжет. Самый разгар сбора урожая. Ты, гляжу, в белом нынче, точно на праздник…
— Посмотрим, — угрюмо отозвалась Клима, разглядывая свою сонную физиономию в маленькое зеркало. — Сеточку не нитяную, а золотую возьми. Послушай, у тебя есть какие-нибудь румяна?
— Нет, — растеряно помотала головой Лернэ. — Я могу сбегать по лагерю поискать. Среди колдунов девицы есть, да и вообще. Только, Климушка, — она оценивающе посмотрела обде в лицо, — тебе бы отдыхать побольше, а то одними румянами-то делу не поможешь…
— После победы отдохну, — проворчала Клима, двумя пальцами разглаживая морщинку между бровей. Морщинка не оценила усилий и появилась вновь, стоило опустить руку.
Лернэ ловко помогла расправить платье и в два счета расчесала встрепанные волосы обды, украсив их золотой сеточкой. Клима вывесила медный кулон поверх лифа и пару раз плеснула себе в лицо холодной водой. Круги под глазами не исчезли, но хотя бы веки перестали слипаться и походить на щелочки.
После ухода Лернэ Клима села за стол и придвинула себе вчерашние бумаги казначея. Складной стол поскрипывал, когда на него опирались локтями, складной стул ему тоненько вторил. Полы шатра трепетал холодный ветер, донося запах костров, какого-то варева и мокрой листвы.
Клима зажмурилась и стиснула ладонями ноющие виски. Когда же это, наконец, кончится?! Дни в дороге, ночи почти на голой земле, гул взрывов, вонь, гарь, кровь. Потом — снова дороги, чужие дома, сон урывками, порой не даже
