Саша Суздаль - Блуждающий Неф

— А где наши? — повторила Онти вопрос Хабэлуана.

— Наши вон там, в ельнике, — махнул лапой Мо в сторону зелёного склона. Словно услышав его ответ, оттуда показалась Полиния и понеслась вниз, проскальзывая по грязи и размахивая, для равновесия, руками. Онти побежала её навстречу.

— Доченька! Ты живая?! — воскликнула Полиния, обнимая Онти, рассматривая её и теребя: — Ты где была?

— Мы с Мо летали в облаках, — засмеялась Онти, посчитав, что тревожить своим рассказом Полинию совсем ни к чему.

— Мо, ну как так можно, — укоризненно посмотрела Полиния, — она же ещё ребёнок.

Мо промолчал и Хабэлуан тоже не спешил делиться. Подошедший Палдор подозрительно посмотрел на них, обнял Полинию и Онти за плечи и сказал:

— Главное — вы живы!

Они стали подниматься к ельнику, где их ждали зелёные человечки и Арвин Флипп, держащий за узду лошадей.

— Ты как? — спросил Палдор, положив руку Хабэлуану на плечо.

— Нормально, — ответил тот. Палдор присмотрелся и увидел припухший след на плече.

— Это что? — спросил он.

— Досталось, — по-взрослому ответил Хабэлуан, и Палдор молчаливо прижал его к себе.

Зелёные человечки бежали навстречу Онти, шлёпая по размоченному грунту, и радостно гоготали, как гуси. Онти и им была рада. Они тут же образовали круг и затянули свою песню:

«Королева любит нас, ас, ас, ас.Но за нами смотрит глаз, лаз, лаз, лаз.Точит зуб на нас злодей, бей, бей, бей.Будет плохо для людей, ей, ей, ей».

Палдор нахмурился и, увидев осуждающий взгляд Полинии, с сердцем сказал:

— Ну не нравятся мне их песни!

На что Полиния ответила: — Они нравятся Онти.

— А где карета? — спросил Хабэлуан.

— Смыло потоком воды, — ответил Палдор, — сядете с Онти на лошадей, остальные пешком.

— Нас подберёт Мо, — сказала Онти и повернулась к нему: — Правда?

— Залезайте, — коротко ответил Мо.

В итоге Онти, Хабэлуан и все зелёные человечки забрались на Мо. Палдор с Полинией уселись на одну лошадь, а кучер Арвин Флипп, вместе с оставшейся поклажей, на другую. Шли неторопливо, шагом, так как почва ещё не подсохла и, к тому же, не хотели сильно утомлять лошадей. К бывшей дороге близко не приближались, так как она превратилась в глубокий ров с остатками луж после дождя.

Здешняя земля не так часто орошалась такими бурными ливнями, и последствия последнего потопа земля будет долго помнить. Поэтому держались ближе к горе, возле самых деревьев, которые, кроме всего прочего прикрывали их от парившего солнца.

Они добрались до перевала, где дорога начинала спускаться вниз вдоль одного из склонов горы, но, как только прошли поворот, сразу остановились — под ними была пропасть. Водой снесло половину склона, который широким веером расплылся внизу, обнажив при этом его каменное основание. Дорогу смыло вместе со склоном, а каменный остов был так крут, что думать о спуске в этом месте не приходилось.

Палдор решил сделать привал, несмотря на то, что прошли всего ничего. Вместе с Арвином Флиппом они наломали валежника и с трудом развели огонь — мокрые ветки не собирались гореть. Когда костёр загорелся, они растянули сохранившийся навес из грубой материи, чтобы прикрыться от ветра со спины. Заглянули в сумку с продуктами и разделили остатки между всеми поровну.

Зелёные человечки, получив свои порции, немного пошептались и отнесли половину своей порции Онти, с заверением, что: «Королеве нужно кушать, а им и полпорции — много». Онти поблагодарила и отдала подаренные кусочки лепёшки Палдору и Арвину Флиппу. Флипп может быть и взял, но Палдор отказался, сказав, что им не нужно. В итоге, Полиния, забрала остатки еды и сказала: «Потом сами просить будете!»

Мо, всё это время сидевший в стороне, вдруг неожиданно поднялся, подошёл к Онти и сказал:

— Мне необходимо уйти.

И тут же бросился назад по дороге. Вскоре его рыжий силуэт пропал вдали. Все в недоумении застыли и не знали, что сказать.

Монсдорф навис над Несчаном хищным зверем, сверля его взглядом. Тот, будучи от природы робкого склада ума, оправдываясь, сказал:

— Он украл у нас еду.

Монсдорф, блеснув глазами, взял кусок колбасы с подноса, с которым не расставался Грохо Мом, и которого за шкирку держал Несчан.

— Это твоя колбаса? — грозно спросил Монсдорф, суя кусок под нос Несчану. Тот понюхал и ужаснулся — от колбасы разносился резкий чесночный запах. «Как я мог ошибиться — лихорадочно подумал Несчан, — это молочник виноват». Он растерянно опустил Грохо Мома и не знал, что делать дальше.

— Это твоя колбаса? — настойчиво спросил Монсдорф, тыкая куском прямо в лицо Несчану.

— Не моя… — ответил Несчан и показал пальцем в выпучившего глаза молочника Тулия, — это он.

Монсдорф взял из рук растерянного Тулия его горшок и ткнул им ему в лицо:

— Это твой горшок?

Между зрителей пронёсся небольшой шумок и хихиканье. Тулий, как взошедший на эшафот, смотрел на свою метку, но у него поплыло перед глазами и метка, странным образом, изменила свои очертания. Тулий с большим удовольствием затерялся бы среди зрителей, но режущий взгляд Монсдорфа не давал надежды на быстрое избавление.

— Это твой горшок? — спросил Монсдорф так громко, что его голос было слышно одинокому петуху на околице города, который от страха снёс яйцо.

Его голос услышал и наместник короля в городе, который испугался больше петуха и с сожалением подумал: «Зачем я разрешил?! — потом со вздохом констатировал: — Теперь не избежать ревизии».

Тулий, поняв, что экзекуции не избежать, бодро сообщил под смех зрителей:

— Это не мой горшок! — а потом, для убедительности, добавил: — Я, вообще, сегодня молоко не разносил.

— Ты назвал его вором? — спросил Монсдорф у лепёшника Бромса. Тот удивлённо поднял на него глаза и сказал:

— Да я хотел его обнять, — заглянув в глаза молчавшему Грохо Мому, он добавил: — Правда, артист?

«Артист» молчал, только крепко держал поднос.

— Танцуйте, — сказал Монсдорф, и они поняли, что танцевать придётся. Их нелепые подпрыгивания были встречены зрителями с восторгом и аплодисментами. Зритель, сидящий возле Ровашин, жены колбасника Несчана, посмотрел на неё и убеждённо сказал: — Да это всё подстроено!

— Папа танцует! Папа танцует! — счастливо сообщали всем дети Несчана, хлопая в ладоши. Только их папа потел и подпрыгивал, и совсем не считал себя счастливым, а думал о том, когда их отпустят. Он дотанцевал до Монсдорфа и, подпрыгивая, предложил:

— Я могу компенсировать?