Window Dark - Лаура - королева призраков

Иннокентий Петрович терпеливо дослушал песню до конца, отметив, что и про чаек, и про прибой уже пели тысячи раз, а после спросил:

— Каким образом, молодой человек, вы хотите осчастливить прибой?

— А вам и не понять! — мгновенно возмутился певец. — Вот такие, как вы, и загубили весь цвет нашей эстрады. Только из-за вас нам, талантам, приходиться платить бешенные деньги, чтобы о нас узнали благодарные слушатели. Нет, вам не дано понять великие замыслы Мастера.

Певец распалялся еще минут пять. Публика поддержала его могучим ревом. Кто-то сзади метко запустил ком смятой газеты в затылок Иннокентию Петровичу. И даже Максим заметил:

— Ну, Иннокентий Петрович, что же Вы? Песня публике понравилась. А что до смысла, то сейчас он не важен. Главное — увлечь народ.

Галочка, поставленная напротив слова «Феерия», означала, что выступавшая группа допущена к финальному концерту. Видя эту галочку, Иннокентий Петрович сообразил, что ему отведена роль даже не диковинного бронтозавра, а всего лишь приблудного щенка, с которым сюсюкаются, возятся, но не забывают ткнуть носом в лужу. Оставалось стараться, чтобы подобных луж было как можно меньше.

А на сцене уже разворачивалась следующая постановка. Мордатый певец крепко сжал микрофон и уверенно запел приятным баритоном на манер русских частушек:

В магазине продавали «Адидас»Для работников обкома, не для нас.

Из-за кулис выплыли две густо намазанные косметикой девицы в накидках из прозрачной кисеи. Покачивая своими формами, они писклявыми голосами продолжили:

Раз-два, люблю тебя, люблю тебя.Для работников обкома, не для нас.

Иннокентий Петрович догадался, что в данном случае и голос — не главное. А петь про работников обкома теперь, когда самих обкомов не существовало, дело вполне привычное, безопасное и даже благонадежное.

Космонавтов запускаем на звезду,Хоть одежды нет у нас прикрыть…

— Стоп, стоп, стоп! — громкогласно оборвал Иннокентий Петрович опасную частушку. Многолетнее чутье подсказывало ему, каким словом должен завершиться куплет.

— А в чем дело? — обиделся исполнитель. — В великом и могучем русском языке нет плохих слов. Кстати, мое произведение прослушано и одобрено самим Иваном Ивановичем. Это, сказал он, певец гласности. Ну, так как же?

Иннокентий Петрович взмок от волнения. С одной стороны, он никоим образом не мог пропустить данную частушку в финал. Но с другой, исполнитель мог накапать Ивану Ивановичу, а студсовет ректору на излишне строгую критику. Тогда должность Иннокентия Петровича повисала в воздухе.

— Ну, хорошо, — выдохнул он. — Песня допущена на следующий этап без дальнейшего прослушивания. За исключением второго куплета.

Обладатель приятного баритона хотел еще поспорить, но, удовлетворившись триумфом, горделиво удалился за кулисы. Девочки криво улыбнулись и просеменили за ним на своих ультравысоких каблучках. С другой стороны троица, затянутая в кожу, заклепки и браслеты, заставляла эстраду могучими колонками. Проверив работоспособность каждой из них, солист взял в руки микрофон, у двух других объявились в руках гитары, а в глубине, за ударными, возник из темноты четвертый член группы. Раздался ужасающий каскад звуков, заставивший завибрировать барабанные перепонки у всех без исключения, а певец вступил высоким натянутым голосом:

Тучи точат небо хмуро-е.Ваши рожи все угрюме-е.На осколки разлетается весь мир.Скоро демоны начнут кровавый пир.Облетают вокруг тополя-а.Разверзается могильная земля-а.Не дадут нам мертвые спокойно жить,Будут рвать нас, будут крови нашей пить.

На минуту прекратив завывания, перекрывающее громовые раскаты музыки, солист начал припев:

В небесах кровавый глас, закат угас.Черный крест, черный крест спаситель наш…

— Э, э, гитара-то не казенная, — возмутился кто-то из жюри, вероятно, хозяин гитары, заметив, что бас-гитарист намеревается эффектно завершить строчку, разбив инструмент об сцену. Музыканты смешались, песня оборвалась, но солист за словом в карман не лез:

— Засунь себе эту гитару знаешь куда, козел. Я так и думал, что здесь любят одну попсу, а настоящий металл — вот он. Нас ставят выше, чем «Лаос» и «Муаб-Галш», понятно вам, педики. Нас приглашали выступать вместе с «Алисой».

Вы еще услышите о «Железном смерче».

Металлисты решительно освободили сцену, пнув на прощание колонку, тоже, вероятно, чужую. Зал посвистел и затих.

Мощную акустику унесли, и на сцене появился юноша в очках, нервно теребивший галстук. Его коллектив настраивал инструменты.

— Перед вами сейчас выступит ансамбль «Зеркало», — начал юноша, оставив галстук в покое. — Мы уже давно поняли, что все новое — это хорошо забытое старое. Мы берем мелодии прошлых лет и накладываем на них свои слова. Песни, таким образом, приобретают свежий, современный смысл. На этом концерте вы услышите две наших песни, первая из которых — политическая. Она посвящена августу прошлого года.

Иннокентий Петрович не слушал песню, уловив лишь единственную строчку: «И Ельцин такой боевой, и мудрый Собчак впереди!» Он размышлял о том, что никогда не приучит себя к произведениям новой волны. Не потому, что он старый, а просто воспитание не то. Ну почему любую вещь на свете можно исказить и опошлить. Да, раньше была цензура. Да, исполнителям приходилось затрачивать неимоверные усилия, чтобы спеть, скажем, в «Голубом огоньке». Но такие меры приводили к тому, что зрителям доставалось лучшее. Может, единообразное.

Может, кому-то неинтересное, но хотя бы осмысленное и не оскорбляющее слух.

Сейчас же все решали деньги и связи. Заплатил за участие и ори со сцены, что захочешь, называя это новым нестандартным искусством или андеграундом. Но будь ты хоть соловьем, если у тебя нет денег, то путь наверх накрепко закрыт. На нет, как говорится, и суда нет.

— Вторая наша песня эротическая, она посвящена грядущей сексуальной революции, — объявил представитель группы «Зеркало».

Новое слово, мелькающее теперь повсюду. Да очень знакомый проигрыш оборвали мысли Иннокентия Петровича. Песня лилась и ширилась:

Рано утром я встаю,И на улицу свою,Там весь день хожу, гуляюИ к девчонкам пристаю.По проспекту я пройду,Группу девочек найду,А которая понравится,Ту к себе домой веду.

Группа, состоящая из густого баса, тенора и мягкого девичьего голоса пропела вместе с тенором-солистом последние две строчки и снова предоставила ему продолжать композицию в одиночестве. Первые же слова припева развеяли сомнения Иннокентия Петровича о странной знакомости музыки. Однако смысл старой песни был повернут в совершенно иную сторону: