Елена Федина - Наследник

— Ты что, хочешь пойти со мной?

— Конечно. Мне кажется, я заслужила такое право?

— Ладно, как хочешь. Встретимся в полночь у главных ворот. Оденься потеплее.

— Зачем?

— Затем, что пойдем через кладбище.

Затея была почти безумная, но другого выхода не было. Мы дошли по скользким подмороженным улицам до кладбища, как беглые каторжники перелезли через забор и, обходя могилы, добрались до склепа. На минуту я остановился и огляделся вокруг, ища две свежие могилы. Они были недалеко, под большим заиндевевшим кленом. Слева — некая Глория, справа — Доминика Ларос. Я тупо постоял возле нее, так и не смирившись с тем, что произошло, потом вернулся к своей спутнице. Она стояла маленьким озябшим лисенком, в рыжем полушубке и шапке, надвинутой по самые брови, и смотрела в мою сторону настороженными темными глазами.

— Послушай, как тебя все-таки зовут?

— Альфин, — улыбнулась она.

— Но есть же у тебя женское имя?

— Вам это интересно?

— Просто давно пора узнать.

— Астафея.

Мне стало тоскливо. Нежное, теплое имя, которое таяло во рту как воздушное пирожное, которое я бессчетное число раз повторял бы и шептал ей на ухо, и которое было не для меня, а для кого-то другого, кого она полюбит потом. А для меня последней женщиной была эта мертвая девушка, что зарыта там под кленом.

Сетвин открыл на мой стук.

— Долго ходите, — проворчал он недовольно.

— Скользко, — оправдался я.

Мы спустились в Красную комнату. Она была пуста, ни цветов в ней не было, ни девушек, только всё тот же могильный холод. Альфин даже не понял, куда попал. Потом мы прошли через лиловую комнату в коридор и долго молча топали по мокрому каменному полу обратно во дворец.

Так, минуя многочисленных телохранителей, мы оказались в покоях короля. Было тихо и темно. Ступая на цыпочках, мы с Альфином на ощупь считали двери и повороты. Наконец я медленно вставил ключ в замок. И открыл вожделенную дверь. И вошел.

Свет от половинки луны слабо освещал полупустую комнату, зеленую обивку, стол и кресло. Никакого зеркала на столе не было.

Потом мне было досадно и смешно. Я возомнил себя хитрее короля! Я решил, что мне так просто всё удастся! С первой попытки! Возвращались мы тем же путем, но гораздо быстрее, почти бегом. И я снова прошел через Красную комнату, и снова увидел ту могилу, и снова не смог пройти мимо.

— Кто здесь? — тихо спросила Астафея.

Я обернулся к ней в отчаянии.

— Хочешь знать, как всё было? Хочешь?!

— Вам от этого будет легче?

— Никогда, — сказал я.

Думать надо было не об этом, а о том, куда король спрятал моделятор. Ключей у него не было, значит, он это сделал еще вчера ночью, или утром. Осторожный бес! Никому не доверяет!

— Может, вы его просто не заметили? — предположила Астафея, согревая перчаткой замерзший носик.

— Это же не иголка, — усмехнулся я, — и не лист бумаги. Это довольно большое зеркало, его нельзя не заметить.

— Если вы имеете в виду прямоугольное зеркало в белой раме, — сказала она, остановившись и вцепившись мне в рукав, — то оно у него в спальне.

Я смотрел в огромные черные глаза на маленьком лице, опушенном лисьей шапкой в искристых снежинках, и не мог сосредоточиться на самом главном.

— Ты была в его спальне? — пробормотал я.

И получил. И по заслугам.

— А это уже не твое дело, — сказала она резко.

— Ладно, — согласился я, — ты говоришь, прямоугольное зеркало в белой оправе?

— Вот именно.

— Поздравляю тебя, ты видела моделятор, — сказал я.

— Поздравляю тебя, — передразнила она, — из спальни тебе его никогда не выкрасть. И мне тоже.

Мы долго шли молча по пустому сонному городу.

— Надо его чем-то отвлечь, — проговорила она наконец.

— Чем? У него режим, должно случиться землетрясение, чтобы он не лег ночью спать.

Мы прощались в вестибюле у нее на четвертом этаже. Она выглядела усталой, продрогшей и почему-то не такой юной, как я привык ее воспринимать. Наверно, ее выдавали глаза, которым надоело смотреть на наш несовершенный мир.

— Иди спать, — сказала она тихо, — я что-нибудь придумаю, иначе, зачем я здесь…

— Зачем Ластеру моделятор эрхов?

— Это его работа. Он изучает их следы по всем планетам. И даже каким-то образом общался с ними. Только не подумай, что ему нужно мировое господство! — Астафея усмехнулась, — мы выше этого.

— Ты забыла, что я тоже армин? — напомнил я.

— Ты тоже выше этого, — сказала она уверенно, — когда-нибудь мы все вместе вернемся на Арцемиду, забудем о смерти и изучим этот загадочный моделятор.

— С чего ты взяла, — спросил я с тихим раздражением, — что его можно изучить? Там миллиарды комбинаций, и каждая по незнанию грозит катастрофой. С чего ты взяла, что я намерен его изучать? И с чего ты взяла наконец, что я полечу на вашу Арцемиду?

Она досадливо нахмурилась.

— Как много вопросов… я бы полетела за тобой на край света не раздумывая.

— И напрасно. Я не люблю тебя. И ничего не изменилось, не надейся. Ты всё та же маленькая притворщица, которую я не простил и никогда не прощу. Я общаюсь с тобой только по необходимости.

— Очень жаль, — сказал она, не смутившись и не обидевшись, — сердцу, конечно, не прикажешь, а дружбу жаль. Мы могли бы быть отличными друзьями, наследник…

Я поразился, как высоко она себя ценит, что так свободно говорит о своей совершенно безнадежной любви, и даже такая наглая и откровенная отставка ничуть не задела ее самолюбия. Это я был дураком. Дураком, что не оценил ее, дураком, что обиделся, и трижды дураком, что от нее отказался.

— Какая может быть дружба, после такой комедии? — усмехнулся я, — а за ключи, конечно, спасибо.

На том мы и расстались.

Я лег почти на рассвете, поэтому проспал начало утреннего приема. Мне повезло, что король тоже задерживался, и прием еще не начался.

Придворные кавалеры подпирали стены и колонны, дамы сидели в креслах и обмахивались веерами, испуганно поглядывая на меня из-за перьев, у самых входных дверей взволнованно толпились чиновники и мелкое дворянство с прошениями.

Я ответил на поклоны и подошел к Мезиа. Мы как-то двусмысленно поговорили о погоде, пока я не заметил в толпе человека, лицо которого показалось мне очень странным и чем-то знакомым.

Он был небольшого росточка, лысоватый, с острой бородкой и очень близко посаженными грустными глазами. От аккуратной белизны его манжет и жабо и строго сидящего на хрупкой фигуре серого костюма веяло каким-то ученичеством и детской невинностью.