Юлия Латaынина - Сто полей

В горле у Ванвейлена першило, глаза вздулись. То ли та дрянь, которую жгли во время церемонии очищения, – а Ванвейлен не сомневался, что речь шла о каком-то сильном галлюциногене, – действовал на него по-другому, чем на тутошнее население, то ли он не разделял местных воззрений на устройство мироздания, – а только никаких небесных садов он не видел.

– Эй!

Ванвейлен оглянулся. Перед ним стоял Марбод. Красивого парня было трудно узнать: глаза Марбода страшно вытаращились и налились красным. Он шатался.

– Ты зачем, утиное отродье, суешься в божьи распри?

Ванвейлен с трудом выпрямился:

– Во-первых, – уточнил он, – я родился не от утки и даже не от кречета, как ваш прадедушка. А во-вторых, при чем тут божьи распри? У советника Арфарры был любимый зверек, эта мангуста, и вдруг, откуда ни возьмись, кречет. Кто же это осмелится напустить выдрессированного кречета на мангусту советника, да еще прямо во время священной церемонии, а, Марбод?

Марбод молча и быстро бросился на Ванвейлена с мечом. Ванвейлен отступил и потащил свой собственный меч, от волнения ухватившись за рубчатый его эфес, как баба – за хвостик морковки, которую тащат из грядки. Сверкающая полоса описала круг над головой Ванвейлена.

Ванвейлен прыгнул в сторону. Марбод промахнулся, сделал еще шажок, и залетел мечом в каменное перильце, украшенное резьбой из морских волн с завитками и рыбками. Перильце взвизгнуло, каменные осколки так и брызнули во все стороны. Марбод пошатнулся, нехорошо крякнул и сверзился вниз по лестнице.

Вокруг набежали дружинники и горожане, – Марбод стоял на коленях под лестницей и блевал. Тут только Ванвейлен сообразил, что, как ни плохо ему после курильниц, – Марбоду, видно, еще хуже. Ванвейлен стоял, растерянно сжимая меч, который зацепился гардой за пояс и так и не вылез наружу. Кто-то схватил Ванвейлена за плечо, – это был начальник тайной стражи, Хаммар Кобчик:

– Ну, чего вы стоите? – сказал Кобчик. – Мало вам будет славы, если вы убьете человека в таком состоянии.

Ванвейлен изумился и поскорей отошел.

Даттам выскочил из залы, совершенно взбешенный. Он ни минуты не сомневался, что вся проделка с ожившей мангустой принадлежала Арфарре от начала и до конца.

Чиновника империи можно было поздравить: какое чутье к культуре! Год назад господин Арфарра, желая убедить собеседника, представил бы оному доклад о семидесяти трех аргументах; сейчас Арфарра-советник доклада не представлял, а представил, как он может оживить убитую мангусту, что, по мнению местного населения, с неизбежностью свидетельствует о правильности его политических взглядов.

А какие слухи распускают о нем его шпионы, особенно этот, Неревен, и, мало того, верят в них сами! Не бойся человека, у которого много шпионов, бойся человека, шпионы которого верят в то, что говорят!

Самое же паскудное заключалось в том, что наркотик, сгоревший в курильницах, был редкий и дорогой, гриб, из которого его делали, рос в только в провинции Чахар, а сам наркотик получил сравнительно недавно один из молодых алхимиков храма, и Даттам полагал, что никто об этой штуке не знает. Сам Даттам воспользовался веществом раза три, для кое-каких высокопоставленных чиновников, верящих в подобные фокусы, – одному показал умершую наложницу, а другой хотел, видите ли, проконсультироваться у чиновников подземного царства, стоит ли ему вносить потребные Даттаму изменения в годовой бюджет столицы. Вышло, разумеется, что стоит.

И подумать только, что молодой химик как-то переслал свое зелье Арфарре, и что Арфарра выманил у Даттама отказ от монополии ни за что ни про что!

Даттам закашлялся. Он чувствовал себя довольно плохо и был неприятно возбужден, – кажется, после этой дряни хорошо выпить горячего молока, или иметь женщину…

– Господин Даттам!

Даттам оглянулся.

Позади него стоял один из самых ненавистных ему людей, – дядя короля, граф Най Третий Енот, один из чистокровных представителей местной фауны, убежденный вполне, что простолюдин родится едой знатного, а торговля суть занятие постыдное, в отличие от грабежа. Даттама граф никогда не жаловал, – особенно с тех пор, как Даттам позарился на принадлежащие графу заброшенные серебряные рудники близ Винды. Вместо рудников Даттам получил обратно своего посланца – с обрубленными ушами и словами о том, что-де Еноты не собираются продавать рудники, хотя бы и не используемые, всякому мужичью из империи.

– Это что же такое делается, – спросил Най, – вы видели, господин Даттам, как ваш друг шлялся по небесам? Так мало того, что он ездил по небесам, он ездил точно на той каурой кобыле, которая у меня сдохла третьего дни! Я за нее двух рабов отдал.

– Да какая вам разница, на чем он ездил по небесам, – закричал Даттам, – мало ли какая дрянь ездит по небесам, каждый деревенский шаман там шастает. Если бы всех, кого пускают на небеса, пускали в приличные дома, так в приличных домах жили бы одни деревенские шаманы!

Най удивился. Аналогия с деревенским шаманом видимо не приходила ему в голову.

– Гм, – проговорил Най, – однако мой домашний шаман не решится под такое дело сгубить мою лучшую кобылу.

Даттам сухо сказал:

– Вы дождетесь того, что у него все королевство сдохнет, как ваша кобыла, чтобы Арфарре было удобней ездить по небесам.

Най безмерно удивился:

– Значит, вы с ним не заодно? – спросил он.

Даттам молчал, выжидающе глядя на Ная.

– Я, – сказал Най, – все думаю о тех серебряных рудниках, – пожалуй, их стоит сдать вам в аренду.

Даттам молчал.

– Пожалуй, их стоит подарить вам, – сказал Най.

Даттам усмехнулся и промолвил:

– Если с Арфаррой что-нибудь случится, граф, на небе или на земле, мои люди не станут в это вмешиваться.

Через полчаса Неревен прибежал к Арфарре:

– Даттам и граф Най беседовали между собой! – выпалил он.

– О чем?

– Я не знаю, – потупился мальчик, – я заметил их из двора, они стояли у синего окна, но слишком далеко, чтобы можно было прочитать по губам.

Арфарра погладил мальчика по голове.

– А что эти двое, Ванвейлен и Бредшо, – дружны между собой или лаются?

– Лаются, – сказал Неревен, – а почему вы спрашиваете, учитель?

– Если двое человек, которые тебе понадобились, дружны между собой, следует арестовать их и заставить одного служить тебе, пугая гибелью другого. А если они враждуют, то лучше оставить их на свободе, и, рассорив, использовать друг против друга.

Неревен наморщил лобик:

– Тогда, пожалуй, они дружны между собой, – сказал он.